Русское

– В нем нет ничего особенного, – заметил Дмитрий Михаилу Карпенко.

Однако через несколько минут, когда госпожа Суворина жестом пригласила его подойти, он изменил свое мнение. Ибо только теперь, оказавшись лицом к лицу с Распутиным, он увидел то, что отличало этого странного человека от других.

Со стороны Дмитрию показалось, что у этого человека довольно хитрый, лисий взгляд: его глаза, любопытные, настороженные, так и зыркали по гостиной из-под густых крестьянских бровей. Но теперь, обнаружив, что они обращены на него, Дмитрий сполна испытал их воздействие.

Они горели – другого слова не подберешь. Они были похожи на два прожектора, сверлящие темноту. И все остальное, касающееся этого человека, забывалось под воздействием их магической, первобытной силы. Только когда Дмитрий подошел совсем близко, гипнотический взгляд как бы смягчился, глаза подобрели, хотя показалось, что белки слегка налиты кровью.

– Ах да… музыкант.

Это все, что сказал ему Распутин. Казалось, он не особенно заинтересовался Дмитрием, хотя тот, вернувшись на свое место, почему-то почувствовал, словно его что-то колет в спину.

Несмотря на эту скромную демонстрацию необыкновенных способностей Распутина, остальная часть приема почетного гостя прошла достаточно спокойно – и Дмитрий так бы и считал данное чаепитие обычным светским событием, если бы не два небольших инцидента, имевших место незадолго до отъезда Распутина. Первый касался его матери.

Роза уже была представлена, сразу после Петра, и, отвесив ей вежливый поклон, Распутин, казалось, забыл о ее присутствии. Он даже не глядел в ее сторону, как вдруг, словно его кто-то подтолкнул, поднялся с дивана, повернулся, быстро подошел к ней, взял ее за предплечье и почти минуту стоял молча, как врач, щупающий пульс. Затем, не говоря ни слова, он спокойно опустил руку и вернулся на свое место, чтобы как ни в чем не бывало продолжить разговор с госпожой Сувориной. Что касается Розы, то, хотя все остальные свидетели этой сцены почувствовали себя томительно неловко, она не испугалась и даже не покраснела, а стояла очень тихо – и никогда позже не упоминала об этом моменте.

Но еще более инфернальной была сцена, внезапно разыгравшаяся при отъезде Распутина.

Карпенко, понаблюдав какое-то время за Распутиным, почему-то вдруг решил, что не хочет быть ему представленным. Когда ему показалось, что госпожа Суворина вот-вот позовет его, он ушел в дальний угол гостиной. И когда гость наконец поднялся, чтобы откланяться, Карпенко незаметно следил за ним стоя за спинами двух пожилых дам.

Распутин был уже на полпути к дверям, когда вдруг резко остановился, повернулся и пошел прямо на него.

Обе дамы покраснели и расступились. Распутин подошел ближе и остановился в двух шагах от молодого человека. Гипнотические глаза смотрели на него, а Карпенко, лишенный прикрытия, трепетал перед Распутиным.

Смерив Карпенко долгим взглядом, Распутин под конец улыбнулся.

– Ну-ну, – тихо сказал он. – Знавал я таких – и в Сибири, и в Петербурге. – И, повернувшись к госпоже Сувориной, добавил: – Умный молодой казак у вас в доме.

Что, черт возьми, он имел в виду? Госпожа Суворина, казалось, поняла его, однако, провожая Распутина до двери, выглядела слегка смущенной.

Но на Карпенко почетный гость подействовал сокрушительно. Когда тот покинул гостиную и Дмитрий подошел к Карпенко, его друг был бледен как полотно и дрожал. Когда Дмитрий обнял его и спросил, в чем дело, Карпенко только прошептал:

– Он видел меня насквозь. Он видел все. Он – сам дьявол.

А когда Дмитрий посмотрел на него с непонимающим видом, Карпенко только поморщился и, неловко обернувшись в сторону госпожи Сувориной, пробормотал:

– Ты ничего не знаешь.

И в течение нескольких недель после этого молодой казак был угрюм и замкнут, и Дмитрий не мог понять почему.

1911, сентябрь

По какой-то причине Роза почувствовала озноб в груди. С чего бы это? Когда она шла по улице, холодный влажный воздух слегка попахивал дымком. Уже час, как стемнело. Тут и там зажглись фонари.

На углу она остановилась и оглянулась. Их с Петром спальня была единственной комнатой в квартире, выходившей окнами на улицу, и она, сама не зная почему, зажгла свечу и поставила ее у окна. Теперь она просто видела ее – маленькое, дрожащее пламя в темной раме, как образ странного тайного стража. Или как послание любви и надежды. Кроме записки, в которой Роза написала, что пошла на прогулку, больше она ничего не оставила.

Она завернула за угол. Ее шаги, как ни странно, казались легкими.

Никто ничего не узнает, и это главное. Это был, по правде говоря, ее дар любви им, о чем они никогда не должны были узнать. Об этом знал только Владимир, но он сейчас с сыном в Париже и должен вернуться только через месяц. Она ничего не написала ему, но он узнает и сохранит ее тайну.

Мимо проскакал на лошадях отряд казаков, возвращавшихся в казармы, они были в бурках, защищающих от осеннего холода.