Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособие

В утверждении Сумароковым воспитательного значения искусства содержится не только классицистическое требование его современности, но живое человеческое убеждение в том, что искусство должно необходимо покарать пороки и способствовать процветанию «святой добродетели» (116). В первую очередь эту миссию должна осуществлять драматургия, так как посещение театра доступно представителям ряда социальных слоев, прежде всего высших: «Посадский, дворянин, маркиз, граф, князь, властитель / Восходят на театр» (116). Сумароков подчеркивал значимость комедии и к ней предъявлял особые требования: «Смешить без разума – дар подлыя души», а «смешить и пользовать – прямой ее <комедии> устав» (116).

В посмертном собрании сочинений Сумарокова (1787) были опубликованы такие его литературно-критические работы, как «Некоторые строфы двух авторов», «К несмысленным рифмотворцам», «О стопосложении» и др. В них высказана тревога по поводу состояния «российского красноречия», или «словесных наук», «увядающих день ото дня» и «грозящих увянути надолго» (122). В анализе проблемных узлов «словесных наук» в этих статьях использован прием обращения к молодым писателям, к публике. Так, рассматривая оду, Сумароков выставил краеугольное классицистическое требование: «по моему мнению, пропади такое великолепие, в котором нет ясности», а внимание драматургов сосредоточил на проблемах глубокого знания изображаемых событий: «не пишите только трагедий», «ибо в них невежество автора паче всего открывается» (119). Рекомендации и советы соседствуют с жесткими категорическими суждениями, позициями и установками: «Язык наш великого исправления требует, а вы его своими изданиями еще больше портите»; «что еще больше портит язык наш? худые переводчики, худые писатели, а паче всего худые стихотворцы»; «Лучше не имети никаких писателей, нежели имети дурных» (120–121).

В своих выступлениях Сумароков вел постоянный диалог с современниками – Ломоносовым и Тредиаковским. При этом отношение Сумарокова к одному и к другому совершенно различно: «Вспомянем его <Ломоносова> с воздыханием, подобно как творца "Тилемахиды" <Тредиаковского> со смехом»: «Ломоносов толико отстоит от Тредиаковского, как небо от ада». Но литературные претензии предъявлены не только Тредиаковскому, которого Сумароков упрекал в «дурном стопосложении», но и Ломоносову: «Великим был бы он муж во стихотворстве, ежели бы он мог вычищати оды свои» (119). Сумароков с горечью писал о том, что Ломоносов не следовал его советам и что постоянно находились те, кто стремился стравить его с Ломоносовым.

В этой связи Сумароков вновь и вновь поднимал профессиональные вопросы. Так, продолжая спор о стихосложении, он связывал ошибки Тредиаковского с его (Тредиаковского) необоснованной установкой на некое правильное чтение стихов читателями даже тогда, когда это не определено ритмически: «Г. Тредиаковский, колико много он от меня не наслышался о спондеях, никак не мог поняти, что спондей у нас иногда хорей, иногда ямб, и полагал он по непонятию своему, что претворение спондеев в хореи и ямбы зависает от единого благоволения писателя. Но сие благоволение будет ли читателю законом, а паче будет ли такое стопосложение слышно читателю, как мыслил автор. <…> Автор узаконяет, но и сам узаконению разумного читателя подвержен» (122).

Упрек Ломоносову также серьезно мотивирован: Ломоносов, «не будучи ни грамматистом, ни знающим чистоту московского произношения», «местоимения включил <…> в частицы речений, а некоторые наречия во предлоги». В сущности, Сумароков подчеркивал, что эмфатика связана только со знаменательными частями речи и служебные части речи не несут эмфатического ударения и не могут, выражаясь современным языком, стать «сильной позицией» текста; в ряде случаев его не несут и местоимения (в первую очередь личные). Если происходит немотивированное смешение функций знаменательных и служебных частей речи, то возникает ситуация, определенная Сумароковым как «вся нечистота стопосложения», которая «от худого употребления спондеев, местоимений, союзов и предлогов и происходит» (122).

В результате, Сумароков уже в условиях XVIII века подчеркивал: «стихи без чистого стопосложения есть труд легкий и самая скаредная проза». Эта мысль будет развита Ю.Н. Тыняновым в работе «О композиции "Евгения Онегина"» (1921–1922, полностью опубл. в 1974 г.): «Деформация звука ролью значения – конструктивный принцип прозы; деформация значения ролью звучания – конструктивный принцип поэзии»[54]

. Ю.Н. Тынянов выдвинул понятие семантического порога: «Исключительная установка на имманентное звучание в поэзии <…> влечет за собою сугубую напряженность в искании смысла и таким образом подчеркивает семантический элемент слова; наоборот, полное небрежение звуковой стороной прозы может вызвать звуковые явления (особые стечения звуков etc.), которые перетянут центр тяжести на себя»[55].