Русское молчание: изба и камень

Существуют книги, о которых многие знают, но мало кто читал. «История русской литературы с древнейших времен по 1925 год» Дмитрия Святополка-Мирского (1890–1939) принадлежит к их числу. Обычно, говоря о ней, вспоминают Владимира Набокова, назвавшего ее «лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский». Но интрига заключается в том, что Набоков, как всегда, слукавил: долгие годы книга не существовала ни на каком языке, кроме английского, – «А history of Russian literature» была написана по заказу и вышла в Лондоне в 1927 году вслед за ее продолжением – работой под названием «Contemporary Russian literature (1881–1925)», – вместе оба тома составили почти 900 страниц…

История же ее издания в России похожа если не на триллер, то на повествование с напряженным сюжетом. Превосходный русский перевод сделала в Израиле Руфь Зернова для эмигрантского издательства «Overseas Publications Interchange» в Лондоне, успевшего выпустить книгу мизерным тиражом перед своим закрытием в 1992 году. Книгу почти никто не заметил, за исключением магаданского писателя и журналиста А. М. Бирюкова, занимавшегося судьбами репрессированных, который со своим предисловием переиздал 600 экземпляров в 2001 году в Магадане, – в тех краях, где потомок Рюриковичей князь Святополк-Мирский в 1939 году закончил свой жизненный путь. Переводчица Руфь Зернова тоже прошла через Колыму. Лондон – Магадан: судьба книги удивительным образом повторила судьбу автора.

Затем «История русской литературы» была перепечатана в 2005 году в Новосибирске (издательство «Свиньин и сыновья»), а сейчас передо мной 4-е новосибирское издание 2009 года.

Сегодня придется признать, что скупой на похвалы Набоков был абсолютно прав. Князю Дмитрию Святополку-Мирскому – поэту, критику, офицеру армий Деникина и Врангеля, затем белоэмигранту, преподавателю лондонского университета удалось написать работу, которую попросту не с чем сравнить ни в те времена, ни сегодня. Рядом с ней, скажем, «Силуэты русских писателей» Юрия Айхенвальда или расхваленная «Родная речь» Вайля и Гениса выглядят лепетом провинциальных учительниц, не говоря уже о советских и постсоветских учебниках и учебных пособиях. Отчасти ее можно сравнить с классической «Русской литературой в изгнании» Глеба Струве (кстати, Струве дословно повторяет характеристику Набокова, не ссылаясь на источник, – Paris, 1984. С. 73), которую в известном смысле можно читать как продолжение и дополнение к «Истории…» Святополка-Мирского.

Обычно книги, написанные для иноязычного читателя, не очень интересны для соотечественников: иноземцам приходится объяснять то, что нам и так понятно. Интонация Мирского особая: он рассказывает англосаксам о писателях и их творениях, которых он словно бы хорошо знал лично. Потому ему удалось представить русскую литературу и культуру как захватывающий интеллектуальный роман, в котором слово дано не только великим писателям, поэтам, философам, но и журналистам, критикам, литературоведам, авторам второстепенным и даже третьестепенным. Это многоголосие – дух различных эпох, словесность, философия, эссеистика, критика, политические споры – слито в напряженном повествовании. Возможно, благодаря дистанции лондонского эмигранта, автор прекрасно увидел целое, не забывая при том о деталях и мельчайших подробностях. В его блестящих очерках помимо Аввакума, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова право голоса предоставлено не только Владимиру Соловьеву, Мережковскому, Розанову, Шесто-ву, Бердяеву, С. Булгакову, Петру Струве, Кузмину, Александру Бенуа, Пришвину, Замятину, Пильняку и т. д., но и Потапенко, Эртелю, Арцыбашеву, Сергееву-Ценскому и даже «адвокатам-литераторам» А. И. Урусову, В. Д. Спасовичу, С. А. Андреевскому (кто их читал?) – всего лишь две странички, но как все точно и емко! Эрудиция «красного князя» поразительна. Он в равной степени убедителен в своем проникновении как в мир «реакционеров» Леонтьева или Розанова, так и «радикалов» вроде Герцена или Горького (правда, достоинства прозы последнего он несколько преувеличивает). Книга одинаково далека и от академического занудства, и от чрезмерной размашистости философской критики. Святополк-Мирский в равной степени уверенно говорит как о языке и стиле писателей (что, видимо, и понравилось

Набокову), так и об идеях и социальных тенденциях. Текст настолько свободен от школярско-профессорских штампов, соединяет точность формулировок с внутренней свободой, что иногда просто диву даешься. Мирский по-хорошему пристрастен, иногда субъективен, изредка – чрезмерно (он, например, восхищается поэзией Цветаевой, но изничтожает ее прозу, несколько недооценивает Мережковского и т. д.), но все эти «субъективные огрехи» не портят его труд. Есть и вполне простительные неточности и ошибки – как автора, так и переводчика, которые легко будет отразить в комментариях (пока они, к сожалению, отсутствуют).