Русское молчание: изба и камень

Розанов написал эти, уже цитировавшиеся, слова в роковые годы русской революции, в 1918-м, и был убежден, что именно русская литература, – и соответственно интеллигенция – с ее особым, исключительным характером, в первую очередь, виновна в национальной катастрофе. Именно с его легкой руки уже почти столетие эта легенда бродит по страницам книг и журналов. Идея об исключительной – и одновременно роковой и трагической – роли литературы на Руси звучит и в «Опавших листьях», и в «Апокалипсисе…». Но, увы, Розанов и его последователи заблуждались. Точно так же, если не более радикальным образом, происходило и 200 с лишним лет назад, во времена, предшествующие Великой французской революции.

«Все это сделали книги», – говорят, эти слова обронил Вольтер незадолго до своей смерти в 1778 году, уже предчувствуя надвигающуюся грозу.

О влиянии идей французских просветителей-энциклопедистов на события 1789 года написаны целые тома и нет смысла говорить об этом снова. Интеллектуальная артподготовка в XVIII столетии длилась более полувека и была точной и целенаправленной. Это констатируют и правые, и левые, но, разумеется, по-своему. Более того, согласно уже классическому исследованию Франсуа Фюре «Постижение Французской революции» (1978), вся историография революции была левой – якобинской или близкой к марксизму. Именно поэтому хотелось бы напомнить о размышлениях консерваторов и «реакционеров», чьи идеи оказались весьма злободневными.

Солженицин: «Революция произошла в духе раньше, чем в реальности, власть была обессилена философами, публицистами, литераторами. Идеология задолго, и беспрепятственно, опережала революцию и распространялась в образованных умах. Эта идеология (в России по отношению к Франции наследственная) исходила из принципиальной добродетельности человеческой природы, помехами которой только и являются неудачные социальные устройства».[173]

Даже историки-марксисты, вечно напирающие на базис и классовую борьбу, подчеркивают, что идейную основу для революции создали философы-энциклопедисты, публицисты, а затем журналисты и политические писатели. А после открытия 5 мая 1789 года в Версале заседания Генеральных Штатов (17 июня провозгласившими себя Национальным Собранием, а позднее Учредительным) еще до взятия Бастилии во Франции возникло совершенно новое явление: «Рождение великого множества газет. Новым было и множество листовок, брошюр, воззваний, обращений к народу. Невиданный ранее поток политической литературы затопил страну; вернее сказать, города, так как в деревне крестьянство в подавляющем большинстве было неграмотно».[174]

Это аксиома: вопреки марксистским тезисам, революции, в отличие от бунтов и мятежей, начинаются с «надстройки», а не с «базиса»: «В обеих революциях ясно видно рождение сверху, никак не сравнишь, например, с пугачевским мятежом».[175]

Консервативный мыслитель и создатель «Аксьон франсэз» Шарль Моррас в своей замечательной книге «Об интеллигенции» (1905 г.) в этом смысле еще более радикален:

«Революционная эпоха была высшей точкой диктатуры литераторов. Когда мы пытаемся охватить одним словом три революционных законодательных собраний, когда мы ищем общий знаменатель для этого сборища деклассированных дворян, бывших военных и бывших капуцинов, то им оказывается всякий раз слово “литератор”. В этой литературе можно найти все признаки упадка, но временно она торжествовала, правила и управляла. Ни одно правление в истории не было столь литературным»

(курсив мой – Я. К.).

И далее:

«…Абсурдная победа письменности была полной. Когда исчезла королевская власть, а она уступила свое место не “народному суверенитету” (как это обычно говорится): наследником Бурбонов был литератор».[176]