Русское самовластие. Власть и её границы, 1462–1917 гг.

Особенно бурными оказались дебаты о проблеме нахождения короля в армии, располагавшейся за пределами Швеции: «Намерение короля лично выступить против врагов было сочтено самым трудным из всех представленных им на сей раз в риксдаг проектов. Против него возражали и Государственный совет, и сословия, а равно и знатные лица, особенно государственный канцлер.

Они подкрепляли многими мотивами и соображениями своё мнение, что его величеству не следует самому отправляться за границу… Хотя… совет и сословия должны были удовольствоваться решением короля [не выезжать дальше Нарвы, которая всё же формально находилась в границах королевства], тем не менее вдовствующая королева пыталась воспрепятствовать осуществлению его намерения, а под конец, когда стало видно, что сделать ничего нельзя, заявила свой протест против поездки короля и тем совершенно обособилась от других».

По вопросу же мира и войны с Польшей и Россией сошлись на следующем: «С величайшим желанием и охотой представители сословий согласны,

чтобы его королевское величество заключил с Польшей или прочный мир, или по крайней мере перемирие на двадцать, шестнадцать или двенадцать лет, определяя его условия, увеличивая требования или смягчая их по собственному усмотрению. Если окажется, что король польский выступит только с неприемлемыми условиями, то представители сословий, как истинные вельможи королевства, нелицемерные советники, честные шведы и верные подданные, решили поддерживать его величество короля и отечество, жертвуя для их обороны и жизнью, и всем своим достоянием… воля всех собравшихся такова:

покуда правители на русской стороне не идут на подобающие и приемлемые переговоры о мире… то сословиям считать себя в такой же мере обязанными помощью его королевскому величеству и быть готовыми к его поддержке».

Через два года Густав-Адольф выступил и на заседании особого риксдага прифронтовой Финляндии и северных шведских областей. «Многие из представителей сословий, утомлённые как описываемой, так и продолжительной польской и только что закончившейся датской войнами, стали высказывать ненадлежащие мысли вроде того, что русская война якобы ведётся более из жадности к чужой земле, чем по необходимости. Поэтому 22 января, в день открытия риксдага, король произнёс перед своими подданными прекрасную речь, в которой в основных чертах талантливо описал причины возникновения войны и весь её ход». Делегаты поддержали короля и по итогам заседания риксдага отправили письмо шведскому риксдагу с изложением своей позиции и с просьбой о помощи «людьми и необходимыми припасами».

Внешне работа собора и риксдага вроде похожа — и там и там монарх просит помощи и совета у подданных. Но компетенция обоих учреждений различна. В отличие от собора, риксдаг обсуждает вопрос не о том, какой вариант уже предопределённого в принципе мирного договора выбрать, а о том, как и на каких условиях мир возможен и нужно ли продолжать войну. Король не просто ставит вопросы — он произносит длинные речи в обоснование своей позиции, с ним ведут дискуссию, по поводу его решений выражают протест. Сам дискурс обсуждения принципиально иной: «договориться», «убедить», «возражали», «согласны», «воля всех собравшихся» и т. д. — в соборном словаре эти понятия отсутствуют. А такое явление, как письмо одного риксдага к другому, могло быть возможно в России только во время Смуты, когда создавались народные ополчения и города напрямую взаимодействовали друг с другом.

Обсуждение возможности войны с Польшей на соборе в октябре 1621 г. произошло в течение одного дня. Все присутствующие били челом «за». Но собственно решение принял не собор, а верховная власть: «Они государи [то есть царь и патриарх] приговорили за злые неправды стояти на литовского короля, и в городех бы дворяне и дети боярские и всякие служивые люди на государеву службу были готовы», — сообщают Разрядные книги. Более того, Черепнин считает, что, поскольку «текст грамоты… с соборным определением [датированной следующим за заседанием собора днём] достаточно развёрнут, можно думать, что он был заготовлен заранее»[239]. Самое же замечательное, что «решение собора носило во многом декларативный характер»[240], ибо война так и не состоялась.

Чистой воды декларацией было и решение следующего собора в 1622 г., снова одобрившего вступление России в фиктивную войну с Речью Посполитой.