Рыболовы

— Чего вы сметесь? Стало быть не поняли устройство аппарата? — обидчиво спросилъ докторъ.

Петръ Михайлычъ продолжалъ хохотать.

— Понюхаетъ и прочь пойдетъ? Ай, да нмецъ!

— Позвольте… Но допустимъ, что онъ и не понюхаетъ, а обхватитъ пень или ящикъ, въ которомъ вы сидите, повалитъ его и будетъ ломать — пускай ломаетъ, ибо вы все-таки гарантированы и онъ вамъ даже царапины не сдлаетъ. Ящикъ кованнаго желза и сломать его медвдю никакъ невозможно. Да-съ… Онъ его ломаетъ, а вы въ него изъ ящика стрляете изъ револьвера. И вы спасены. Поняли?

— Ха-ха-ха! — раскатывался смхомъ Петръ Михайлычъ.

Докторъ вскочилъ съ мста, весь красный и заговорилъ:

— Но вдь это-же свинство хохотать на то, чего вы не понимаете! Я показывалъ его самымъ компетентнйшимъ охотникамъ и вс нашли его полезнымъ. Ящикъ мн стоитъ боле двухсотъ рублей. Это, по моему, вкладъ въ охотничье дло.

— Вкладъ, вкладъ, Карлъ Богданычъ. Осенью-же пойдемъ на медвдя съ ящикомъ, — заливался смхомъ Петръ Михайлычъ.

Докторъ сжалъ кулаки.

— Съ пьянымъ человкомъ не стоитъ разговаривать! — пробормоталъ онъ сквозь зубы, схватилъ свой сакъ-вояжъ со стола и, не допивъ пива, сталъ уходить съ огорода, крикнувъ егерю:- Амфилотей! Проводи меня! Я ухожу на охоту!

— Эй! Ящикъ! Аппаратъ! Вернись! — крикнулъ ему вслдъ Петръ Михайлычъ и захохоталъ еще громче.

VII.

Былъ часъ четвертый второго дня, а Петръ Михайлычъ все еще не собрался на охоту, да и не могъ онъ собраться — ноги окончательно отказались ему служить, до того много было выпито всякой хмельной дряни. Да и не одн ноги. Самое туловище требовало подпоры и не будь врытаго на огород въ землю стола, онъ давно-бы свалился со скамейки, на которой сидлъ. Движенія его ограничивались только размахиваніемъ руками, которыми онъ ловилъ увертывающихся отъ него крестьянскихъ двушекъ, все еще находившихся при бражничань и время отъ времени пвшихъ псни. Число двушекъ усилилось уже до пяти. Эти вновь пришедшія двушки явились съ корзинками грибовъ, которые Петръ Михайлычъ и купилъ у нихъ. Около него стояли три объемистыхъ корзины съ грибами. Пришла баба съ черникой — Петръ Михайлычъ и чернику купилъ у нея и присоединилъ корзину въ грибамъ, а бабу оставилъ при себ бражничать. Тутъ-же стояла и корзина, переполненная раками, которую принесли деревенскіе мальчишки и продали ему. Кром Степана съ Петромъ Михайлычемъ бражничалъ и еще мужикъ Антонъ, тщедушный, хромой и одноглазый. Онъ явился съ форелью, продалъ ее Петру Михайлычу и форель эта висла тутъ-же на вишн на мочалк, продтой сквозь жабры. Пиво лилось ркой. Егерь Амфилотей, караулившій Петра Михайлыча, нсколько разъ предлагалъ ему отдохнуть, принесъ даже коверъ и подушку, положивъ ихъ на траву подъ вишню, но тотъ упорно отказывался отъ отдыха.

— Ежели вамъ, ваша милость, теперь часика на два прикурнуть и освжиться, то мы часу въ шестомъ все-бы успли еще на выводковъ създить, — говорилъ онъ.

— Плевать. Успется… — отмахивался Петръ Михайлычъ.

Егерь пробовалъ гнать всхъ мужиковъ и бабу, но т не шли. Не уходили и двушки, требуя отъ Петра Михайлыча разсчета за псни, но тотъ не давалъ и кричалъ:

— Пойте! Пойте веселую! Разсчетъ къ вечеру! Да что-жъ вы такъ-то? Танцуйте кадриль, пляшите.

— Да вдь плясать-то, Петръ Михайлычъ, надо подъ гармонію, а гармониста нтъ, — отвчала Аришка. — Вотъ ежели-бы Калистрата намъ позвать. Ужъ онъ куда лихъ на гармоніи!..

— А гд Калистратъ? Кто это такой Калистратъ? — спрашивалъ Петръ Михайлычъ.

— Онъ кузнецъ, онъ теперь въ кузниц.

— Стаканъ! Волоки сюда Калистрата!

— Дементья надо, а не Калистрата. Калистратъ теперь на работ. Онъ даве мн переднюю ногу у коня подковывалъ, а теперь тарантасъ доктору чинитъ.

— Ну, вотъ… Поди, ужъ починилъ давно. Что намъ Дементій?.. Дементій только пискаетъ на гармоніи, а Калистратъ настоящій игрецъ, — стояла на своемъ Аришка.

— Не пойдетъ, говорю теб, Калистратъ отъ работы.

— Полно врать-то теб! Посулить ему за полдня рабочаго сорокъ копекъ, такъ въ лучшемъ вид пойдетъ.

— Калистрата сюда съ музыкой! Живо! — стучалъ Петръ Михайлычъ кулакомъ по столу. — Стаканъ! Что такая моя окупація?

Мужикъ Степанъ побжалъ за Калистратомъ и черезъ четверть часа вернулся съ нимъ. Калистратъ — молодой парень съ серебряной серьгой въ ух, какъ былъ на работ въ закопченой рубах и опоркахъ на босую ногу, такъ и явился на пиръ съ гармоніей. Онъ заигралъ какую-то псню, двушки заплясали передъ столомъ французскую кадриль, состоящую впрочемъ только изъ первой фигуры, повторили эту фигуру раза четыре, но тутъ Петръ Михайлычъ, сначала подпвавшій подъ музыку, сталъ клевать носомъ и наконецъ, сидя у стола, заснулъ, положивъ на него руки, а на нихъ голову. Двушки, услыша храпъ, стали будить Петра Михайлыча, онъ не просыпался.

— Петръ Михайлычъ! Что-жъ вы? Проснитесь! — трясла его за рукавъ Аришка.

Петръ Михайлычъ не откликался и былъ недвижимъ.

— Довольно, что-ли, Петръ Михайлычъ, пть и танцовать? Ежели довольно, то пожалуйте намъ разсчетъ и тогда мы по домамъ поидемъ.