Рымба

– На, заставь Митю выпить глоток! И сам можешь, только чуть-чуть… Вот горе!

– Говорит, погиб в бою, выполняя приказ!

– Горе горькое! Но не вся беда еще! Я к Любе с Веруней, а потом надо еще Славке дать задание. Пойдем!

И они отправились обратно. Манюня вошла в дом, а Волдырь остановился рядом с Митей и сунул склянку ему в руку.

– Лекарство. Глотни, Митя! – попросил он, и Митя глотнул. Встал. Чуть отдышался. Сфокусировал взгляд, будто вытащил его из своих черных, мучительных мыслей наружу.

Из дому вышел майор Субботин.

– Крепитесь, Дмитрий Иванович! – вздохнул он. – Завтра в село прибудет гроб с сопровождением. Надо встретить. Мы, конечно, окажем содействие, но вы должны быть. Решить с местом захоронения. Администрация предлагает место на материке. Ведь на здешнем кладбище уже давно никого не хоронят…

– Мы похороним его здесь, – устало перебил его Митя.

– Простите, Дмитрий Иванович, тут аренда, строительство…

– А я тебе говорю, мы похороним его здесь! – повторил Митя и тихо опустил кулак на доски крыльца.

– До свидания, Дмитрий Иванович. Крепитесь. Содействие мы окажем. До свидания! – И Субботин пошел к причалу, где участковый Витюша, так толком и не привязав, стал отвязывать лодку обратно.

Когда она исчезла за мысом, пришел Слива. Он наблюдал с чердака лодку, участкового Витюшу, зеленого офицера и обо всем уже догадался, а окончательно убедился, когда взглянул на лица Мити и Волдыря. Не говоря ни слова, крупно глотнул из Манюниной склянки, взял у Волдыря папиросу и сломал две спички, прежде чем прикурил. Наконец поджег, выдохнул клуб дыма и с отвычки раскашлялся. Через минуту зелье подействовало, он сморщился и беззвучно заплакал. Митя взглянул на Сливу, и у него тоже потекли слезы, он вытер их рукавом и пошел в дом. Едва он скрылся, вышла Манюня.

– Не время сейчас, Славушка, – заговорила она, – надо будет тебе ехать на Конский, батюшку привезти. Но это завтра, а теперь у них побыть, одних не оставлять. Володька, тебе тоже. Я пока всей родне сообщу, телефоны уже взяла. Плохо, что девки лекарство не хотят пить, Вера на слезу исходит, а Люба и вовсе молчит, ничего не слышит, смотрит в окно. Пойду я, домой сбегаю, хоть чаю им заварю. А вы в дом идите. Сядьте и сидите.

Дома Митя бродил по кухне, он не мог сидеть без дела, но, что делать, придумать и решить тоже не мог. Слезы текли по его лицу, и он просто время от времени стирал их рукавом. Вера лежала на диване в своей комнате и беспрерывно рыдала в подушку, трясясь всем телом. Лицо ее опухло. Люба неподвижно сидела в горнице и глядела в окно, но вряд ли что-нибудь там видела. За окном солнце, несмотря на вечер, грело и светило по-летнему, но собака Белка отчего-то спряталась под крыльцо. Соседи, те, что приехали в Рымбу на лето, подходили к спешащей по дороге Манюне, коротко выспрашивали, но войти пока не решались.

Волдырь со Сливой все же вошли, притулились на лавке возле стола и тоже молчали, как и все остальные. Когда молчание сгустилось до гула, Манюня наконец вернулась.

– Митя, на, дай Любе выпить! – Она открутила крышку с термоса и налила в чашку пахучего зеленого отвара. – Славик, отнеси Вере, мож, хоть тебя она послушает. Вовка, налей-ка нам с тобой белого, помянем. Давай потом с нами, Митрий Иваныч, ничего больше не поделаешь…

И Манюня поставила на стол бутылку водки. С чашкой в руке Слива осторожно вошел в комнату Веры.

– Простите, Вера, – сказал он тихонько. – Марь Михална просила вас выпить это.

Вера замерла, не поворачивая лица, и протянула Сливе руку. Он вложил в нее чашку и отвернулся. Чуть подождал и забрал ее пустую обратно. Веру вдруг затряс крупный озноб. Слива огляделся, поставил чашку на столик, взял лежащий рядом плед и накрыл им девушку. Она подтянула колени, спрятала лицо под плед и затихла. Слива вышел.

За столом в кухне сидели Митя, Волдырь и Манюня. Люба так и осталась в горнице. Волдырь налил всем водки, но никто не смог ничего сказать. Не чокаясь, выпили. Потом еще по одной.

– Покурю, – сказал Волдырь, вышел и через минуту вернулся, источая запах табака. Митя принес из чулана еще бутылку. Снова сели.

– Надо бы закусить тогда, – засомневалась Манюня, но тут из горницы спокойно вышла Люба и стала собирать на стол.

– Выпей, Любушка, лекарство, – предложила ей Манюня.

– Спасибо, тетя Маша, не хочу. Ничего еще не ясно. Не верю я и не поверю, пока не привезут.

Митя залпом выпил полстакана и занюхал хлебом, который поставила перед ним Люба, а Манюня тяжело вздохнула:

– Надо и Веру покормить…

– Покормлю, конечно.

– Ладно! – Волдырь встал. – Пойдем мы. Поздно уже.

– Сидите, дядя Вова, – бесцветным голосом проговорила Люба, но тот отказался, мотнув головой.

«Что за жизнь-то такая? Что за жизнь?! – пульсировало в голове у Сливы, пока они с Волдырем шагали до дома. – Такого парня!.. Девятнадцать только! Свет в окошке был у них. Как они теперь? Она вообще не в себе, вон, глаза как ночь. И он запить может. Что за жизнь? Турбаза еще эта, розыск, мусора-контрразведчики… Хоть волком вой!»

Утром, едва только рассвело, Манюня сама пришла в избу к Волдырю.