Рыцарь и ведьма

Вот снова выломанные двери – на этот раз у винной лавки. А на площади – горстка живых. Толпятся перед фургоном крикливого торговца. Аукцион, что ли, какой? «Сарацинские эликсиры» – написано на фургоне. Тут же грифельная доска, там подробно весь ассортимент. Вытяжка из черного яйца, выдержанного под мышкой у покойника. Мазь из семени единорога. Засушенная сколопендра.

– Еще торгуетесь, бессовестные? Да это же пуповина великого Мерлина, один из сильнейших амулетов христианского мира. Один раз приложиться – и никакой мор вам не страшен.

Приложить бы самого пройдоху неким сильным средством, скажем, кованым сапогом, да нет времени вмешаться.

Дорога на Камелот выводит меня за город. Теперь, когда человеческое жилье осталось позади, можно убрать с лица шарф. Справа потянулся Сильва Альвана, резидентский лес. Эх, не успею в столицу до сумерек: красноватое солнце норовит заползти за черные зубцы сосен, будто жук за воротник. Трубочист фыркает, стрижет ушами. Мне и самому не по себе – в такой близости от зачарованной чащи. Люди тут не селятся – электротехника не работает из-за магических эманаций. Ну ничего. Еще десяток верст – и будет мост через Серпентуру, там полоска ничейной земли пошире.

Уже поблизости от переправы нагоняю одинокого пешехода. Крепкий мужчина лет пятидесяти, но полностью седой: белые волосы спадают на плечи.

– Любезный, – сдерживаю я коня, перевожу его в шаг. – Вы бы не ходили тут один. Остроухие под боком как-никак.

Белоголовый продолжает молча идти – разве что бегло покосился на меня, подняв бровь. Мина у него при этом самая постная, как бы говорящая: «Скакал бы ты своей дорогой, дружочек, а уж я без чужих мнениев разберусь, где мне ходить».

Беженец, должно быть. Идет из Анерленго, уходит от чумы. Вон, никакой поклажи у него. Одет тоже так, будто не было времени на сборы: замшевая куртка, холщовые штаны и сыромятные сапоги. В сумерках-то прозябнет. Но, наверное, лучше уж холод, чем колдовской мор.

Подвез бы его, да Трубочист не оценит. И так вон вьется подо мной. Чего это он, в галоп, что ли, торопится?

– Ну, бывайте. На том берегу есть охотничий домик. – Даже не знаю, откуда у меня такие сведения. – Можно и заночевать. Версту пройдете вниз по течению, не пропустите. Только там может быть не очень уютно. Серпентура его каждую весну затапливает.

Незнакомец глядит на меня исподлобья, жует губами.

– Ириуа, – картаво бросает он.

Да это же эльфийское название. И выговор соответствующий. Вот тебе и беженец! Снизошел до диалога. Не вынесла душа первопришедшего, как исконное имя реки поганит поганый человеческий поганец. И все равно напрасно он тут один.

Собираюсь дать Трубочисту шенкеля, не спуская глаз с незнакомца. В этот момент порыв сырого ветра, налетевший со стороны реки, сносит его седые волосы назад. Там, где я ждал увидеть заостренное ухо, темнеет уродливая дырка, окаймленная застарелым рубцом.

Стараюсь сдержать брезгливую гримасу, да и не до того мне уже, потому что Трубочист, заржав как дурной, встает на дыбы. Куда делись поводья? Хватая воздух руками, лечу спиной назад.

Жестоко дергаюсь всем телом. Даже доски кровати всхлипнули. Открываю глаза.

Надо мной оштукатуренный потолок с паутинкой трещин. Я в Вальмонсо.

В окно брезжит серое утро.

Приснилось. Это был сон. Но теперь-то уж точно придется вставать.

Откинув одеяло, медленно сажусь в постели, опускаю ноги на холодный пол.

Провожу ладонью по лицу и утыкаюсь взглядом в пустой угол комнаты.

А в глазах, как след от вспышки, застрял назойливый образ: непристойное отверстие в середине эльфийского профиля, окруженное остатками хряща. Не может быть. Или может? Я не смею довериться этим намекам подсознания. Глубокий вдох. И выдох. И еще раз – вдох и выдох. Все, я бесповоротно проснулся, а моя пронзительная догадка по-прежнему не потеряла смысл. Похоже, я знаю, где искать Лаврелион.