Рыцарь курятника

– И подобное несчастье висело над моей головой, – продолжал Берни с величественным жестом, – надо мною, бедной, невинной жертвой…

– О! – произнес Мориа, видя, что слова замирают на губах аббата. – То, что вы бедны – это так, что вы жертва – это может быть, но что невинная – это уж позвольте усомниться…

– Насмехайтесь! – протянул Берни. – Когда человек находится в горестном положении, друзья его бросают, презирают, кидают в него каменьями.

– У нас нет каменьев, – сказал Мориа.

– Что стряслось с нашим аббатом? – вскричал Таванн. – Ты, всегда такой веселый, жизнерадостный, теперь плачешь, стонешь, ноешь. Скажи же, что с тобой?

– Что со мной?

– Да, что с тобой случилось?

– Что со мной случилось?

– Да-да! – закричали со всех сторон. – Говорите, аббат! Говорите скорее!

Берни откинулся назад, приняв величественную позу.

– Господа, – сказал он, – до сегодняшнего дня, до сего часа я считал себя выходцем из благородной и честной фамилии. Но это утешительное заблуждение вдруг сразу и гнусно было вырвано из моего сердца.

Аббат окончил свою патетическую фразу с величественным видом.

XII Утро короля

Два пажа, прелестные четырнадцатилетние дети, в королевских мундирах с гербом Франции, вышитым на правом плече, стояли по правую и левую стороны двери, подбоченясь, вздернув носы кверху, с дерзким и насмешливым выражением на личиках.

Вельможа в великолепном костюме подошел к порогу двери и поклонился придворным. Это был герцог д'Айян, дежурный камер-юнкер.

Все собравшиеся в Зеркальной гостиной медленно подошли и выстроились в иерархическом порядке: старшие по званию – впереди. Затем все вошли в комнату без малейшего шума и не говоря ни слова.

Королевская спальня в Шуази была высока, обширна и великолепно меблирована, как все комнаты в ту эпоху, когда вкус к хорошей мебели еще не был утрачен. Спальня была обита белым и коричневым штофом с золотой бахромой. Кровать была обтянута той же материей и окружена балюстрадой из позолоченного дерева. С двух сторон этой балюстрады стояли два пажа; двое других стояли напротив кровати, в амбразуре окна. С двумя пажами, стоявшими у дверей, это составляло шесть пажей – установленное число для спальни короля. Начальником этих пажей был дежурный камер-юнкер.

В головах кровати, справа, стоял главный камердинер.

В этот день дежурил Бине. Впрочем, он дежурил почти каждый день, потому что без него король обойтись не мог, и трое других главных камердинеров попросту даром получали жалованье. Восемь простых камердинеров стояли в спальне, ожидая приказов Бине.

С другой стороны кровати стоял Пейрони, хирург короля, который с Кене, доктором, должны были всегда присутствовать при пробуждении короля. За балюстрадой стояли еще цирюльник, два лакея и два гардеробмейстера.

Король встал, и два пажа подали ему туфли. На низкий поклон придворных король ответил любезным кивком. Глубокая тишина царила в комнате. По законам этикета, никто не должен был заговаривать с королем. Людовик XV имел привычку, очень удобную, впрочем, для придворных, каждое утро произносить одну и ту же фразу, обращаясь то к одному, то к другому из придворных. Эта фраза была следующая:

– Ну и что? Сегодня вы расскажете мне что-нибудь новое и забавное?

В это утро король обратился со своим вопросом к маркизу де Креки.

– Государь, – сказал маркиз, – мне трудно отвечать вашему величеству, зато аббат де Берни приехал из Парижа и уверяет, что с ним случилось самое странное, самое удивительное, самое горестное и самое неприятное происшествие…

– Пусть он нам скорее об этом расскажет! – перебил король.

Придворные расступились, дав место аббату, который стоял смиренно в стороне, в глубине комнаты.

– Ну и что? Сегодня вы расскажете мне что-нибудь новое и забавное, аббат? – продолжал король.

– Государь, – сказал Берни, – самое удивительное и самое неприятное происшествие…

– Государь, – перебил Ришелье, улыбаясь, – сжальтесь над плачевной физиономией этого милого аббата. Он сам признается, что заслужил эшафот!

– Эшафот?! – повторил король.

– Да, государь.

– Каким образом?

Берни поднял руки к небу, потом подбежал к королю и бросился к его ногам.

– Государь! – вскричал он. – Помилуйте меня!

– Помиловать?! – повторил король, не зная, серьезно ли говорит Берни или позволяет себе одну из тех шуток, какие допускались в Шуази.

– Да, государь, помилуйте!

– Кого?

– Меня!

– Но что вы такого натворили, аббат? Верно, поссорились с вашим епископом?

– Ах, государь! Если бы только это!

– Как – «только это»?

– Государь! Речь идет не о том, что я сделал, а о том, что случилось с мной!

– Встаньте, аббат!

Берни повиновался:

– Простите меня, ваше величество!

– Но что такое случилось?

– Ах, государь! Со мной произошло нечто ужасное. Моя жизнь в руках вашего величества!

– Еще раз объяснитесь, аббат, я слушаю.

– Государь! Это целая история. Вчера, во время прогулки вашего величества по лесу, я остался в замке…

– Чтобы не предаваться светской жизни, аббат?

– Да, государь, и для того, чтобы заняться приготовлением того вкусного блюда, которое я имел честь накануне готовить вместе с вашим величеством[9].