Рыцарь с железным клювом

Володя отчего-то покраснел:

- Я никого не игнорирую и не возношусь.

- Брось! Я ещё дорогой, в поезде раскусил тебя. Сидишь в сторонке, на всех тебе наплевать, ни с кем знаться не хочешь. Скажи, пришел ли кто-нибудь навестить тебя, пока ты здесь лежишь?

- Нет, никто не пришел, - ответил Володя, которому не нравился разговор.

- Ну вот, видишь. А я тебе как воспитатель совет дам: если и есть у тебя о себе такое мнение, что ты, дескать, умнее или лучше всех, то держи его при себе, прячь подальше, а то наживешь ты с этим самомнением одни лишь неприятности. Человек ведь любит, когда с ним, как с равным, себя ведут, и выскочек и задавак не выносит. Будь ты как все - одна лишь польза для тебя получится.

Володя слушал советы Чайковского и его едва не тошнило от них. Еще противнее казались мальчику моржовые усы воспитателя, этот вкрадчивый голос, голос подхалима, предателя, труса.

- Я буду тем, какой есть, - ответил твердо Володя. - И наплевать мне на ваш коллектив!

Чайковский, не ожидавший такого ответа, с минуту молчал, подыскивая реплику весомую, способную сломить непокорство подопечного. Но вместо того, чтобы возразить Володе, он вдруг спросил коротко и сухо:

- Тебя, между прочим, где змея-то укусила?

Володя вспомнил наставление Кошмарика не признаваться в том, что выходил за пределы лагеря, хотел было соврать, сказав, что змея ужалила его неподалеку, когда он собирался поднять с земли красивую шишку, но сказал вдруг совсем другое. "Ладно, пускай отправляют в город! - подумал он. Врать не буду!" И сказал:

- А есть один пригорочек... Если от лагерных ворот по дорожке топать, то в километре будет. Мы туда с Кошмариком пошли с мешком, змей ловить хотели, чтобы баксы сделать. Вот такие дела...

Володя ждал, что это откровенное признание тут же вызовет у Чайковского гнев, и он сразу же пообещает выгнать его из лагеря, но Петр Ильич только усмехнулся:

- Баксы делать! А ещё из интеллигентной семьи! У тебя ведь мама кандидат наук, я слышал?

- Да, кандидат, но семья наша не очень-то интеллигентная. Отец работяга, кузнец простой. Так что зря удивляетесь... - сказал Володя как-то очень зло, и Чайковский тут же поднялся:

- Ладно, долеживай и в отряд возвращайся. Врач, между прочим, заметил, что ты любишь полежать. Про то, где ты змей ловил, покамест никому не скажу, но...

- Что "но"?

- Но запомню. А зря ты лезешь на рожон, - добавил Петр Ильич уже в дверях, - сломаться можешь.

Так прошли пять дней Володиной жизни в лагере. Он "долежал" в изоляторе намеченный врачихой срок и возвратился к ребятам, в коттедж, хотя вернее было бы сказать не возвратился, а явился: разве он успел пожить с ними, сдружиться или просто познакомиться? Нет, они встретили его как чужого, незнакомого в то время, как все уже передружились, а некоторые сумели даже перессориться и снова помириться.

Все, конечно, знали, что случилось с Володей, и он надеялся на то, что происшедшее с ним возбудит в ребятах чувство уважения к нему, но, увы, мальчики почти не обратили внимания на появившегося в спальной комнате Володю. А одни паренек, влетев в помещение и увидев присевшего на кровать Володю, закричал дурашливо:

- А-а-а, укушенный змеей пришел! Теперь моргалы будешь шире раскрывать, чтоб гадюке на хвост не наступить!

Этот мальчик, наверное, не был злым, а попросту хотел всех рассмешить. Некоторые на самом деле поддержали его смехом, а Володя, никак не ожидавший такого приема, съежился вдруг, как от удара, а потом уже хотел было подойти и врезать шутнику, но не поднялся с кровати почему-то и словно поневоле, подчиняясь общему настроению, усмехнулся как бы по поводу собственной неловкости. А посидев ещё немного, он нагнулся, чтобы достать из-под кровати мешок со сладостями - мармелад, конфеты, орехи в сахаре мама с таким трудом добыла, бегая весь день по магазинам. Но мешок, лежавший рядом с чемоданом, оказался на удивление легким и тощим. Заглянув в него, Володя нашел лишь недоеденную пачку печенья и ворох рваных бумаг и фантиков, которые лежали в мешке, наверное, для того, чтобы скрыть его жалкую худобу. Нет, Володе не было жаль того, что он лишился всего запаса сластей, больше всего оскорбляли эти фантики и рваные пакеты, а ещё горькое чувство обиды за мать, старавшуюся ради него, сына, над которым не только посмеялись, обокрав, но и оскорбили. Однако Володя не стал поднимать шум, пытаться выяснить, кто обокрал его, жаловаться Чайковскому. Он промолчал, достал из полупустой пачки печенину и молча принялся жевать. О том, чтобы восстановить с коллективом нарушенную связь, к чему призывал его Чайковский, не могло быть и речи.