Рыцарь Святого Гроба

– А, это ты, послушник! – радостно окликнул его Робер. – Я-то думал, что перед смертью более ни одного знакомого лица не увижу…

– Не послушник, а монах бенедиктинской обители в Яффе! – ответил тот. – Побывав на небогоугодном суде, я еще в первый день, когда сии греховодники только собирались выносить вам приговор, отправил нарочного к Его Святейшеству, самому патриарху, дабы он своей духовной властью остановил беззаконное непотребство. При этом я нанял гонца, используя деньги, собранные мной как пожертвования нашему монастырю. Надеюсь, что сир рыцарь не позволит мне впасть в прегрешение и вернет затраченные средства.

– Сторицей, – ответил Робер. – Поройся в поясном кошеле и возьми оттуда ливр, святой отец.

За действиями монаха алчно поглядывали экзекуторы.

– Спаси тебя Господь! – перекрестился и вздохнул монах. – Да только нет до сих пор посланника от патриарха. Вот я и решил, раз уж помилование не успеет, самолично проводить вас на эшафот, для чего получил от его преосвященства архиепископа право разового отпущения грехов. Станьте на колени, дети мои, и повторяйте за мной…

– Не лги, церковная крыса! – опускаясь на колени, пробурчал Робер. – Поди, с самого начала рассчитывал на мою щедрость, а как увидел, что нас собрались казнить всерьез, бросил все и ринулся к плахе, чтобы выручить свои денежки. Ну да ладно, я и так тебе благодарен, что отпевать нас будет не какой-то чужой ярыга, а поп, который сражался вместе со мной на корабле с сарацинами.

– Отче наш, – произнес вслед за монахом Жак.

– Сущий на небесах, – продолжил, прекратив ерничать, де Мерлан…

После отпущения грехов священник отошел в сторону, и осужденные перешли в руки давно проявляющего нетерпение палача.

Палач был невысокого роста, чуть выше Робера. Он был широкоплеч, руки имел длинные и держал ладони ковшом, так что они напоминали две небольшие катапульты.

– Ну, стало быть, здравствуйте, господа хорошие! – произнес он, склонив голову набок и что-то про себя прикидывая. – Значитца, так. Мы вас сейчас будем по одному развязывать, платье снимать да льняные рубахи вам надевать, как водится по обычаю. Вы уж, того, драку не затевайте. Мои парни – люди тертые, у кажного стилет. Поджилки подрежем, а убивать не станем. Только мучиться будете не в пример дольше. Ну а ежели по-хорошему, то я расстараюсь, чтобы все для вас кончилось побыстрее. Кто тут из вас благородный рыцарь, ты, что ли? – спросил он у Жака.

– Он, – кивнул Жак на Робера, который, казалось, был готов взорваться от возмущения.

– Тогда проще, – даже и не думая извиняться, сказал палач. – Ты, – он ткнул пальцем в Робера, – первый. Главное – шею вытяни посильнее да замри. А я тюкну разочек, и все дела. А если дернешься, то могу ведь сразу и не оттяпать целиком. Нехорошо. Господа любят, чтобы голова покатилась…

– А этого сразу в петлю? – подскочил к палачу помощник, который возился до этого с блоком. – Как обычно? Поставим, затянем, а я по команде подпрыгну повыше и на веревке-то и повисну…

– Нет, тут вдвоем нужно, а то и втроем, – деловито прикидывал палач. – Ты не гляди, что он тощий, весу в нем препорядочно будет. Ты, сержант, не дрейфь! – обратился он к Жаку. – Мы тебе мешок на голову накинем, так что ничего и не увидишь…

– Это опять мне свою долю на троих делить, – обиделся подручный, – вот вечно все не как у людей…

Подручные под наблюдением палача начали их переодевать. «По воле Его Величества Императора Фридриха, короля Иерусалима…» – заорал на всю площадь глашатай, объявляя приговор. Но голос его звучал где-то там, за границей оцепления, и Жак не обратил на него особого внимания. Теперь мир для него ограничивался лишь им самим да натягивающим на него рубашку человеком, лица которого он так и не рассмотрел. И в этом маленьком и очень страшном мире не было места никому и ничему. Даже готовящемуся к отсечению головы Роберу.

Чтение приговора все продолжалось. Жака поставили под перекладиной.

– Ты подожди, это еще пока не казним, – прошептал ему кто-то сзади, брызгая в ухо горячей слюной, – просто петельку примерим. Еще поживешь чуток, пока твоему другагану башку не отчекрыжат.

Толстая пеньковая веревка стала неприятно колоть в подбородок, и Жак теперь уже по-настоящему поверил, что очень скоро ему придется умереть. Глаза его застлала пелена, и он, словно сквозь туман, стал наблюдать за тем, как нелепо выглядящий в длинной льняной рубахе Робер, переругиваясь с палачом, кладет голову на плаху, а тот заносит над головой свое орудие.

И тут откуда-то из-за спины вдруг раздался спокойный уверенный голос:

– Отставить!

Голос звучал негромко, но, похоже, все, кто находился на площади, его услышали. Палач обернулся, нахмурился и медленно опустил топор.