Рыцари былого и грядущего. Том II(СИ)

— Люди должны пытаться так жить. Выхода другого нет. Я ведь, Шерхан, ваших воров хорошо знаю. Все они — очень тяжело искалеченные люди. А почему? Да потому что держаться на том, что не прощают. Это их основная идея — никогда не прощать. Я видел на Колыме первых воров, какие вам теперь и не снятся. Это были железные люди с обострённым чувством справедливости. В нравственном отношении любой из них был неизмеримо выше любого краснопёрого. И они очень дорожили этим своим чувством нравственного превосходства. Когда сталинское государство окончательно распоясалось, растоптав даже малейший намёк на справедливость, воры решили создать свою систему — справедливую. Казалось бы — доброе дело, а вышло уродство. Воры безжалостно карали любого, кто, по их мнению, заслуживал кары. Воры не прощали никого, ни за что и никогда. И каждый раз, не простив, они наносили своим душам тяжкий вред. Внешне они оставались всё такими же — сильными и справедливыми, но души их становились всё более искалеченными, ущербными, неполноценными. Таков результат неразумного стремления к примитивной справедливости. А современные воры и вовсе выродились, унаследовав от прежних лишь духовную ущербность, но не имея их силы и нравственной высоты. Ты загляни Квадрату в душу поглубже, и ты увидишь, что он убогий и жалкий, очень несчастный человек. Ты думаешь, почему Квадрат тебя предал? Да потому что он не смог вынести твоего духовного превосходства. Хотя ты, Шерхан, духовно превосходишь разве что Квадрата. И у тебя тоже душа искалечена, и ты чувствуешь это, и никто, кроме Бога, тебя не вылечит.

Шерхан был потрясён:

— Ты знаешь про Квадрата?

— Я, мил человек, знаю гораздо больше, чем мне самому хотелось бы, но таков уж мой крест.

Шерхан посмотрел в глаза отцу Валидолу, и ему показалось, что он сейчас потеряет сознание. Глаза батюшки излучали удивительный свет — чистый и добрый, но вместе с тем — невероятно сильный, проникающий, палящий. И само лицо батюшки словно светилось. Это был уже не добродушный и немощный старичок, а словно грозный воитель, перед которым любая сила — ничто. Шерхан, пожалуй, и половины не понял из того, что говорил батюшка, но это лицо… В нём была высшая правда, и Шерхан захотел этой правды, и готов был склониться перед ней, и понимал, что для этого надо стать другим человеком.

* * *

Хорошо проплаченные адвокаты сделали своё дело, и Шерхан вскоре покинул СИЗО. Квадрата он простил легко, без напряжения, для этого не пришлось себя ломать и пересиливать. Он просто перестал чувствовать к нему ненависть, точно так же, как незадолго до этого перестал уважать. Он видел, что Квадрата всего ломает и корёжит, было его жалко, как мальчишку, который нашкодил, напакостил, и теперь сам не знает, что делать. При этом Шерхан не испытывал никакого чувства превосходства над Квадратом. Они болели одной болезнью, и вся-то разница между ними была лишь в том, что Шерхан теперь это чувствовал, а Квадрат не оставлял попыток изображать призрачное здоровье. Всё стало так понятно, что даже не интересно.

Непонятно только было, как жить дальше. Шерхан вернулся к прежним трудам по стрижке баранов-барыг. Он собирался уйти с площади, но не знал куда, некоторое время всё катилось по инерции. И вот Шерхану доложили, что какой-то борзой афганец решил взять по себя одну из его точек. Ему стало смешно и очень грустно. Ещё один дурачок решил поизображать из себя крутого, как будто можно что-то в жизни изменить, хотя бы даже взяв под себя всю Москву, а тут какая-то паршивая точка. Шерхан отдал бы без сожаления всё, что имел — пусть кто хочет, тот и зажрётся, но он по-прежнему нёс ответственность перед пацанами, к тому же сработали рефлексы профессионального рекетира: мужик попросил — мужик получит.

Воинственный титул «афганец» не произвёл на Шерхана никакого впечатления. Среди московской братвы было немало афганцев. Что они из себя представляли? Много жестокости, много понтов, злые улыбки и ледяные гляделки. Нечто подобное Шерхан предполагал увидеть и в этот раз, но он ошибся. Лицо офицера было очень спокойным и беспонтовым. Он ничего из себя не изображал, да как будто ничего и не хотел. Пришёл туда, куда должен был прийти и сейчас начнёт делать то, что надо делать. В глазах — ни злости, ни высокомерия. Светлые глаза, почти как у отца Валидола. Откуда у вояки глаза священника? А может быть это просто нормальные глаза, какие и должны быть у любого человека, если он не барыга? Шерхан почувствовал, что не сможет убить этого афганца. Но крови уже не избежать.

Пацаны Шерхана и афганцы Ставрова стояли, наставив друг на друга стволы и поигрывая ножичками.

— Ты не оставил мне выбора, Ставров. Хочешь бойни — получишь бойню.

— Выбор есть всегда, Шерхан. Зачем ребят гробить? Давай — один на один. Без пальбы — на ножах. Точка достанется победителю.

— Хорошая мысль. Пусть твои и мои поставят оцепление. Ментов предупредим, чтобы не вмешивались.