Рыцари моря

— Только еще один совет... Не знаю, что у тебя там дома. Но ты уж постарайся как-то... по-хорошему. По-мужски. А весной можешь встретить нас после ремонта прямо в Мурманске, дорогу тебе оплатят.

Виктор сходил с ледокола на Диксоне, когда кругом уже лежал снег. Токарь Сережа сидел на корме в тулупе и писал этюд. Снег у него на картоне был розовый, сиреневый и синий. Любой, кроме белого.

Виктор поставил чемодан и долго смотрел на тундру и на этюд.

— Списываешься? — спросил Сережа, не оглядываясь.

— Ага.

— И куда?

— Домой.

— Значит, не увидимся...

— Почему, весной буду на ледоколе. Только я, наверное, подсяду в Певеке.

— Это другое дело.

Помолчали.

— Хороший этюд, — сказал Виктор. — Совсем другое дело.

— То-то же!

НОЧЬ ПЕРЕД ТАЙФУНОМ

Когда в моей напряженной городской жизни случается пауза, нет ничего лучше, как сесть в поезд и нагрянуть к Олегу Соболевскому на рыбокомбинат. Не за рыбой, конечно, и не за деревенским бытом — вышел я из того возраста, когда коромысла и телята вызывают слезы умиления и священный трепет. Для трепета у Олега есть кое-что поинтересней — мыс Чундиер.

Разумеется, Соболевскому мыс не принадлежит, и нет в нем на первый взгляд ничего особенного. Маяк, метеостанция, от комбинатского поселка — десяток километров дороги, местами больше похожей на тропу, а кое-где даже на лестницу, только без ступенек. Но что-то упорно влечет нас туда. Для Олега это, наверное, легенда о первом жителе мыса, французе Эдмоне Жонкиере, который, бежав с сахалинской каторги, ловко укрылся за именем корейской девушки Чун Де Рен. Очень любит Олег об этом рассказывать.

Меня, скорее, манит другое — ветер, идущий пахучей стеной от правого моря к левому, старинная мостовая — участок, протяженностью метров сто, от самых маячных ворот старательно выложенный обломками базальта. Крутые обрывы, под которыми, если смотреть сверху, видны на морском дне хмурые гроты, пронзительно-голубые песчаные равнины, покрытые бурыми рощами ламинарии. Ну и, конечно, ребята — молодые, гостеприимные, задиристые, жадные до нового человека и острого разговора.

Мой друг Олег для них в самый раз. Хотя мне, по совести, бывает с ним трудно. Странный человек: с первой минуты общения, когда приезжаешь к ним в поселок по делам или так — стравить на природе отгулы, — с первой минуты об отдыхе приходится забыть.

Нет, Олег не заставляет рыть землю, строить дом или вскапывать огород. Все это делается по доброй воле и с большим удовольствием. Самую тяжелую работу составляет, как ни удивительно, просто общение с ним. Беда Олега в том, что вся жизнь и весь мир у него объединены в сложную, логически переплетенную Систему. Каждый поступок, свой или чужой, даже сущую ерунду, каждое слово, мысль, побуждение или состояние — все он должен объяснить, увязать со своей Системой и водрузить на специально отведенное в ней место. Чудачества бывают разные, и это не самое худшее. Хуже то, что Олег непременно должен по любому поводу выслушать твое мнение — своего ему мало. Чтоб не было ошибок, как я понимаю.

Так вот и отдыхаю я рядом с ним, исполняя роль штатного оппонента. Вместо того чтобы отпустить тормоза души и просто внимать и созерцать, приходится быть соавтором устных философских поэм о разных людях и рыбах, о машинах и катерах, о дорогах и винограде, об охране леса и утилизации пустых бутылок, о нехватке книг и качестве фильмов, о целебных свойствах чистотела и вреде алкоголя, о пользе голодания и женской глупости... Да мало ли! Ни дать ни взять — вторая половина «Литературной газеты» в стихийном варианте.

Утомительно. Но честно скажу — интересно. Потому ведь и езжу. Сам для себя многое начинаешь понимать, анализируешь свои поступки, делаешь выводы, наконец, учишься здоровым человеческим чувствам, свободным от налета городского снобизма и предрассудков.

Конечно, с другом мне повезло, это ясно. Только вот — ему не везет фатально: живет один. Разумеется, кое-кто был бы рад такой независимости, свободе. Но только не Соболевский. Нет, ему просто не везет с женщинами. Любимая давно ушла от него, обозвав на прощание занудой.

Теперь Олег Соболевский ищет свою Галатею и часто ходит на мыс. На метеостанции и на маяке Чундиер он находит людей, с которыми ему интересно. Таких же — придирчивых к смыслу произносимых слов, желающих жить точно и чисто, ненавидящих пустоту любого сорта, острых и горячих.

И конечно, часами могут они спорить о Чундиере, измышляя о его жизни новые и новые фантазии.

— Гордый дух его не вызывает сомнений, — говорил Олег, когда мы впервые пришли на мыс вместе, и разговор коснулся любимой темы. — Место выбрал какое! Туманы, тайфуны, вечный шторм, скалы. Интересно, он купался под скалами или там, дальше на каменном пляже?

— А может, вовсе и не купался, а выращивал арбузы? — вставил кто-то.

— Надо, кстати, погулять под водой вокруг мыса, — развивал мысль Олег. — Может, он свой корабль тут и положил на дно как память. А потом плодил детей и освещал кораблям дорогу в тайфунные ночи... Жаль, его дом сгорел. Он должен был оставить что-то здесь, для потомков!