Рыжая Соня и ловцы душ

Его губы искривились в подобии усмешки, а одна бровь слегка приподнялась.

— Зачем? — спросил этот чужак.— И кто такой Эйдан?

Он, однако, жестом показал своим людям, чтобы те удалились и оставили их вдвоем.

Соня не поверила своим ушам. Что он несет?

— Как...— беспомощно начала было она, лихорадочно соображая, в своем ли он уме. Что, если его подвергли какому-то ужасному колдовству, стирающему память, и он действительно... — Что с тобой, брат?.. Что с тобой сделали?!

— Я спрашиваю, кто такой Эйдан,— хрипло повторил он, и более страшного лица Соня не видела за всю свою жизнь. Заклятый враг не мог бы смотреть на нее с таким выражением крайнего презрения и испепеляющей ненависти, с каким смотрел он, родной брат.— Не тот ли мальчишка, которого ты предала на смерть вместе с отцом, матерью и Хункаром? Ну так ты добилась своего. Все они мертвы, и у них нет даже могил — их местом погребения стал пылающий дом! И если ты Ищешь Эйдана — так отправляйся на Серые Равнины, найдешь наверняка...

Вот этого ей больше всего и хотелось. Умереть.

— Эйдан...

— Забудь это имя! — крикнул Вождь.— Будь ты проклята навеки! Убирайся — куда угодно, хоть в преисподнюю, где тебе самое место... но никогда — слышишь, ты, никогда! — не смей вставать на моем пути...

Соня чувствовала, как его слова хлещут ее, подобно огненному бичу. И возразить было нечего.

Он прав, прав во всем...

— Значит, ты не хочешь видеть меня,— проговорила она в тоске, продолжая смотреть в это страшное — и бесконечно дорогое — лицо.— Тогда что же ты плачешь, Эйдан?..

Полог шатра был отогнут, и сюда, внутрь, залетали частые мелкие капли утреннего дождя, словно само небо оказалось не в силах безразлично взирать на происходящее.

— Это дождь,— сказал Кейнкорт, только сейчас с изумлением заметив, что его лицо в самом деле стало влажным. Но он ведь давно забыл, что такое слезы!

— Неправда,— сказала Соня еле слышно.— Дождь не бывает горьким на вкус.

И, словно в подтверждение своих слов/ презрев страх и отчаяние, она коснулась губами его смуглой щеки.

Кейнкорт хотел оттолкнуть ее, может быть даже ударить, вышвырнуть из шатра — и из своей жизни тоже, — чтобы навсегда избавиться от нее... Но мальчик, безутешно плачущий в его сердце, не позволил ему поднять на нее рук у.

Запах перезревших абрикосов в залитом солнцем далеком саду в благословенной земле Хаура-на... Его сладкий, мучительный сон...

— Здравствуй, Эйдан,— сказала девушка.

Он зарылся лицом в ее рыжие волосы, словно пропитанные тем солнцем, и замер, прикрыв глаза. Все, что хотел и мог сказать Вождь Кейнкорт, разом перестало иметь значение. Из души его поднималось нечто другое... Только им двоим понятный детский язык, на котором они когда-то общались...

Все это длилось совсем недолго. Эйдан и Соня еще пребывали вне времени, вне жестокой реальности мира, когда все тот же Ансар, изумленно уставившись на Вождя, обнимавшего странную рыжую женщину, сообщил:

— О великий! Оракулы желают сообщить тебе нечто важное... Прямо сейчас.

Кейнкорт разжал руки. Оракулы? Да неужели их проклятые звезды наконец-то соблаговолили дать сигнал к началу наступления? Ну слава ботам. Впрочем, от них — как от звезд, так и от самих оракулов,— можно чего угодно ожидать.

— Жди здесь,— приказал он Соне, мгновенно превращаясь вновь в того чужака, который встретил ее. Вот только глаза его слегка потеплели. — Ансар! Не спускай с нее глаз.

— А ее спутник?

— Скажи, я приказал надеть на него цепь, но пока не допрашивать. Если не станет оказывать сопротивления, не бить. Надеюсь, у .вас хватило ума обыскать его и отобрать оружие?

— Да, великий, и у нее тоже.

«Отобрать»,— про себя усмехнулась Соня. Да ничего подобного. Они с Тинмаром сами отдали дозорным ножи. И распоряжение о цепи ей совсем не понравилось.

— Мы не рабы и не пленники,— гневно сказала она.— Мы пришли открыто и с миром. Ни я, ни мой спутник бежать не собираемся, и мы заслуживаем достойного обращения.

— Помолчи, женщина,— отозвался Кейнкорт.— Будет так, как я сказал.

На том он ее и оставил.

* * *

За годы жизни при храме Великой Матери Рыси Кейнкорт до такой степени привык к ароматам курящихся благовоний, что сам, кажется, пропитался ими насквозь, как и Йонджун. Эти же ароматы наполняли сейчас шатер Ирбиса — самого сильного из Оракулов Орды. Но сегодня что-то было не так. Вождю еще ни разу не доводилось видеть смятения на лице владеющего Знанием, а сейчас Ирбис, сидящий скрестив ноги у огня, отчего-то мелко дрожал, и глаза его закатились, сверкая белками. Но он, по крайней мере, оставался в ясном сознании, чего нельзя было сказать о двух других, лежавших без чувств.

Нельзя сказать, что никогда прежде с Оракулами подобного не случалось. Бывало, чтобы усилить зрение, проникающее в суть вещей, они прибегали к помощи крошечных высушенных грибов, пронося их прежде через горячий дым от ивовой коры', и потом, завершив изречение пророчества, падали на землю и бились в корчах, пока страшное действие грибов не прекращалось. Однако тут было нечто иное.

— Ты звал меня, Ирбис? — спросил Вождь.— Что случилось? Что здесь происходит?