Рыжее счастье

— А что входит? — Мара резко повернулась к нему. — У меня был такой замечательный день, и теперь все портит эта невероятная конспирация и загадочность.

— Мара, сегодня действительно особенный день. — Максим старался быть предельно вежливым, чтобы никоим образом не обидеть свою спутницу. — И не только потому, что ты стала студенткой.

— А почему еще, интересно? — достаточно громко спросила Мара. — Именно это я и хочу узнать, но все словно сговорились и делают вид, что меня нет! Я есть! И я хочу знать, что происходит?!

В этот момент дверь распахнулась. На пороге стоял Эрнест Павлович. Только сейчас Мара заметила неестественную бледность его лица. За ним стоял один из его спутников, тот, что постарше, с багровым лицом. Весь его вид говорил о том, что он не просто рассержен — он взбешен. Мара непроизвольно сделала шаг назад, натолкнувшись на стоящего за ней Максима. Она боялась, что гнев незнакомца, причины которого она не знала, может обрушиться на нее. Лучше было не стоять у него на пути. Но мужчина был настолько погружен в собственные переживания, что не замечал никого и ничего вокруг. Он был одним из тех, для кого Мары не существовало. Главное, что, по-видимому, занимало его, это разговор с Гуриным. Но Эрнест Павлович явно не хотел продолжать. Это он резко распахнул дверь комнаты, вышел на площадку перед лестницей, давая понять, что дальше продолжать бессмысленно. Однако его собеседник никак не мог остановиться. Он продолжал эмоционально высказываться. Его не остановило даже то, что Гурин повернулся к нему спиной и, закуривая, словно перестал реагировать на его громкую речь. Он глубоко затянулся и, выпуская дым, постарался улыбнуться. Мара поняла, что эта улыбку предназначалась ей, но не могла заставить себя улыбнуться в ответ. Недовольное рычание собеседника Гурина вызывало единственное желание — заткнуть уши, присесть, закрыть глаза и дождаться, пока он наконец замолчит. Мара не выносила крика. Быть может, это было одно из неприятных воспоминаний, связанных с матерью. Катерина обычно не стеснялась в выражениях и громогласно возвещала миру о том, как она относится к своей дочери, как она «любит» ее. Поэтому громкая речь незнакомого мужчины вызывала у Мары подспудное желание заставить его замолчать. Она так разнервничалась, что не вслушивалась в смысл произносимого, но вдруг она словно включилась и явственно услышала:

— Ты еще пожалеешь об этих паразитах, которых ты пригрел у себя. Зачем? Зачем тебе это нужно, Эрик? — По тому, как он обращался к Гурину, было ясно, что отношения между ними сложились давно. Мужчина потрясал кулаками. Все это выглядело несколько театрально, но не оставляло сомнений в искренности. Казалось, только тот, кому предназначались эти слова, оставался к ним безучастным. — Одумайся, ты приближаешь к себе незнакомых людей, ты открываешь им свою душу, а потом не будешь знать, откуда ждать подвоха! Ты так серьезно относился к своему окружению. Почему же сейчас ты позволяешь себе такие вольности? Я ведь не смогу тебя защитить!

— Оставь. — Гурин выпустил густое серое облако дыма. — Этот мальчик, а не ты и твои орлы, сегодня спас мне жизнь. Ты считаешь, я должен просто сказать ему спасибо или завалить деньгами? Это, по-твоему, правильно?

— Эрик, ты можешь сделать и то, и другое, но объявлять его чуть не своим сыном — это абсурд! Сначала ты берешь под свою опеку какую-то официанточку, а теперь…

— Ты уволен, Игорь Иванович, — сухо и жестко прервал его Гурин. Он вновь повернулся к собеседнику и, прямо глядя ему в глаза, повторил: — Ты уволен. Я больше не доверяю тебе свою жизнь.

— Ты не можешь так со мной поступить! — подавленно прошептал тот, кто еще несколько мгновений назад был громогласным и таким убедительным. — Я был с тобой с самого начала, я был твоей тенью… Ты не можешь все забыть из-за одной оплошности.

— Которая могла стоить мне жизни? Могу. Разговор окончен. Я не хотел говорить этого при свидетелях, но ты вынудил меня сделать это. Прощай. Надеюсь, наши пути больше не пересекутся и не всплывут новые подробности происшедшего. Боюсь, они могут оказаться не в твою пользу… — Гурин сделала нетерпеливый жест рукой. — Прощай, Игорь. Ты уволен.

Мара наблюдала удивительную метаморфозу. Высокий статный мужчина превратился в едва держащегося на ногах карлика, уродливого и осознающего свое уродство. Он спускался по лестнице, и было заметно, что ноги его дрожат, подгибаются, словно он вот-вот упадет на эти ступени. Он старался держаться с достоинством, но оно улетучивалось с каждым шагом. Мара видела, что мужчина близок к самой настоящей истерике. За ним наблюдала не одна пара глаз, но только Эрнест Павлович делал это с показным спокойствием. Он проводил едва держащегося на ногах собеседника взглядом до самого выхода и, только когда за ним закрылась входная дверь, повернулся к Маре. Его глаза горели, на щеках появился едва заметный румянец. Гурин снова улыбнулся.