Рыжее счастье

— Думаю, что сумма была шуточной, смешной. Попросту говоря, Катерину обманули. У нас намечаются перемены. Поговаривают о скором возрождении птицефабрики, о каких-то новых хозяевах, которые все приведут в порядок. В поселке уже много домов им принадлежит. Скоро начнут обживаться, — Глафира Петровна поправила сползающий платок. — Поживем — увидим.

Мара медленно опустилась на стул, одиноко стоящий у окна. Она так и не почувствовала облегчения, на которое так надеялась. Хотя глупо было верить, что здесь что-то изменилось к лучшему. Оставаться в этом доме она больше не могла. Воспоминания снова вернули Мару в день похорон Миши: отрешенное лицо матери, ее нежелание общаться. А потом она первый раз напилась… Маре было невыносимо думать об этом. Она поднялась, медленно прошла в комнату бабушки. Здесь больше не было ничего, что было той так дорого: ни одной иконы не сохранилось, не было той высокой, мягкой горы из подушек, которая всегда возвышались на ее аккуратно убранной кровати. Везде царил беспорядок, разруха, а из разбитого окна в комнату то и дело врывались потоки холодного осеннего ветра. Мара вышла из комнаты, резко закрыла за собой дверь.

— Тетя Дуся, пойдемте отсюда. Мне здесь нечем дышать. — Мара расстегнула куртку, нервно оттягивая высокий ворот свитера. — Не могу больше. Я не хочу больше возвращаться сюда никогда.

— Мара, успокойся. — Евдокия Ивановна с тревогой смотрела на нее.

— Меня здесь не было. Я не здесь родилась. У меня нет матери, у меня никого нет. Я сирота, слышите?! — Она подошла к Евдокии Ивановне и взяла ее за руки. — У меня есть только вы. Уведите меня отсюда, пожалуйста, ради бога.

— Мара, не нужно так говорить. Я понимаю, что ты очень расстроена, — начала Евдокия Ивановна, — но так нельзя. Ты ведь приехала не для того, чтобы произносить эти слова?

Мара выпустила руки Евдокии Ивановны, молча опустила глаза. Она не знала, что ответить. Никто не смеет ее судить. Разве только тот, кто пережил такую же боль, какую сейчас испытывает она. Ей не были нужны слова успокоения, никакие слова вообще. Единственное желание — поскорее покинуть этот дом, как можно скорее.

— А может, ко мне зайдете, чайку попьем, а? — Глафира Петровна переводила взгляд с Мары на ее спутницу. Она видела, что Мара едва владеет собой, и понимала, что ее предложение, скорее всего, будет отвергнуто. И все-таки ей так не хотелось отпускать Мару без того задушевного разговора, на который она рассчитывала. — Погреетесь, а потом и в дорогу.

— Нет. — Мара направилась к дверям. Остановилась и, обернувшись, остановила взгляд на Глафире Петровне. — Здесь везде холодно, ничто меня не согреет, даже ваши добрые слова, тетя Глаша. Спасибо вам за все. Никогда вас не забуду. Прощайте.

— Спасибо. — Евдокия Ивановна благодарно улыбнулась расстроенной соседке. Та смотрела на закрывшуюся за Марой дверь невидящими глазами, полными слез. — Кажется, это было ее прощание с детством. Она ждала чуда — оно не произошло. Чем скорее мы уедем, тем лучше для Мары. Вы же видите, Глафира Петровна, как ей тяжело.

— Вижу. Я все понимаю, бедная девочка.

— У нее все будет хорошо. Я все сделаю для этого, — твердо произнесла Евдокия Ивановна.

— Но почему? Разве такое бывает?

— Бывает. Как видите, бывает. Я уже не представляю своей жизни без нее. Всего полгода, а кажется, что я знала ее всегда. Мы стали близки. Мара мне как дочь. Мы нужны друг другу и кто кому больше — еще не известно.

— Да хранит вас Господь, Евдокия Ивановна. — Глафира Петровна осенила ее крестом.

— И вам всего доброго. До свидания.

— Прощайте, — прошептала соседка, оставшись одна в пустом доме. Она подошла к окну и увидела, как пожилая женщина догоняет Мару. Вот она взяла ее под руку, что-то говорит. — Прощай, Мара. Прощай, рыжее солнышко. У тебя все сложится, я точно знаю. Удачи тебе.

Глафира Петровна вышла из дома, закрыла за собой дверь и, спустившись по скрипучим ступеням крыльца, направилась к калитке. Та осталась открытой. Мара так спешила покинуть родные места… Когда она и ее спутница уже были далеко от дома, Глафира Петровна все еще стояла посреди дороги, сквозь слезы глядя на удаляющиеся силуэты. Она не знала, почему плачет. Все ведь получилось: у Мары есть все, чтобы спокойно налаживать свою жизнь в городе. И все-таки на душе было тяжело, давящая тревога не оставляла надежды на легкое, спокойное течение событий. Успокаивая себя тем, что рядом с Марой прекрасная женщина, Глафира Петровна пыталась заглушить безотчетный страх. Мара может рассчитывать на то, что Евдокия Ивановна окажет ей помощь, ту, что будет в ее силах, в пределах ее возможностей. Даст бог, этого будет достаточно.

* * *