Рыжее счастье

Стоя у ее могилы, Гурин думал о том, что только он виноват в ее смерти. Как жить дальше, сознавая это? Чувство вины подталкивало его в ту, кажущуюся бездонной, яму, в которую опускали гроб с телом Галины. Он смотрел на эту страшную картину и думал о том, какие слова сказала бы ему жена, если бы имела возможность последнего разговора с ним. Она бы плакала, причитала, жаловалась на свою загубленную молодость и проклинала все, что связано с работой Гурина. А он бы успокаивал ее, говорил, что она — единственная женщина, ради которой он все это делает. Нет, она бы молчала, не проронила ни слезинки, а он все равно бы успокаивал, твердил, что ему не нужен никто, кроме нее и сына. Он бы сказал, что всегда знал, какой надежный у него тыл, и как это помогало ему уверенно строить свою карьеру. Он уверял бы ее, что в его заслугах есть и ее огромный вклад. Теперь ему не удастся, никогда не удастся сказать ей эти простые и такие важные слова. И она ни единым словом не обратится больше к нему.

За Галину все произнес сын. В день похорон Геннадий прилетел из Лондона, который, по сути, стал его вторым домом. Окончив учебу, он решил остаться там жить. Отсутствие надзора со стороны родителей привело к тому, что пять лет учебы были лишь прикрытием ветреной жизни, полной глупых, безответственных выходок. Геннадий вел распутное, не обремененное никакими заботами существование, своеобразно самоутверждаясь таким образом. Галина всегда защищала его. Ее мальчик никогда не был виноват. Ее слепая материнская любовь избаловала, испортила сына, но она не желала замечать ошибок. Гурин смотрел на сына, вспоминая, как в последнее время часто ссорился с Галиной из-за Геннадия:

— Тебе он никогда не был нужен, Гурин! — вытирая слезы, твердила Галина. — Ты всегда в бизнесе, в планах, деньгах, чужих проблемах. Твоя голова забита информацией, и нет в ней места для проблем единственного сына.

— Ты не права, Галя. Ты не то говоришь. — Гурин устал оправдываться.

— Вы никогда не были близки. Ты терпел его как осознанную необходимость.

— Нет. Я не понимаю, как ты можешь так говорить?! Вспомни, что я был против его отъезда за рубеж. Ты помнишь, я предупреждал, что это не для него. Я с таким же успехом могу сказать, что ты избавилась от него, отослав в эту чертову Англию!

— Не смей обвинять меня!

— Тогда и ты думай, что говоришь!

— Он не хочет заниматься твоими грязными делишками, и за это ты ненавидишь его! — Как часто она позволяла себе грубо говорить о работе Эрнеста Павловича, и это злило его.

— Но ни ему, ни тебе презрение к моему грязному бизнесу не мешает пользоваться грязными деньгами! — однажды не выдержал Гурин. — Странно, ты не находишь?

Галина сразу замолчала и после этого разговора больше ни разу не возвращалась к этой теме, а передряги, в которые попадал Геннадий, становились все более частыми и все менее безобидными. Выпутываться из них приходилось с помощью всемогущего отца. Эрнесту Павловичу было больно, что только в такие моменты сын вспоминал о нем. В остальное — бесконечные беседы с матерью по телефону, из которых ему доставался дежурный привет. А когда Галины не стало, Геннадий вовсе решил, что не стоит больше скрывать своего истинного отношения к отцу.

— Я ненавижу тебя! — Гроб с телом Галины только начали засыпать землей, когда прозвучали эти безжалостные слова сына. Эрнесту Павловичу они показались раскатом грома. Гурин даже присел, беспомощно оглядываясь по сторонам: слышал ли еще кто-нибудь эти ужасные три слова? Нет, ему они предназначались, только ему. — Это из-за тебя она умерла.

— Гена, что ты говоришь? Мне, своему отцу…

— Я не знаю, каким ты был отцом. Банкоматом — хорошим, ничего не скажешь. А отцом… Не знаю, не помню просто потому, что тебя никогда не было рядом. Это последнее, что я хотел тебе сказать. — Эрнест Павлович увидел настоящую, неприкрытую ненависть, горящую в глазах сына, и, поежившись, отвел взгляд. — Прощай. Мне больше не нужна твоя всемогущая помощь. Все эти годы я принимал ее только ради спокойствия матери. Я буду жить своей жизнью, и в ней тебе нет места.

— Ты же мой сын, как же ты можешь говорить так? Зачем? И когда? Душа твоей матери еще с нами. Ты хочешь сделать больно мне, а делаешь — ей. Остановись!

— С каких пор ты думаешь о ее душе? — язвительно заметил Геннадий. — Побеспокойся лучше о своей. Мать попадет в рай, а вот твоя душенька будет очень дурно пахнуть, когда окажется в пекле. Ее поволокут туда те бесконечные девки, которыми ты себя окружал. Тебя ждет ад. Надеюсь, тебя это пугает.