Рыжеволосая девушка

Уже через несколько дней я убедилась, что оставаться у Яна и Карлин я больше не могу. Я не хотела там оставаться. Они были для меня ближе, чем брат и сестра. Они делились со мною своей едой и питьем, и те жалкие деньги, которые мы с Хюго платили им, вряд ли можно было считать равноценным возмещением за продукты: деньги тогда почти ничего не стоили. Ферлиммены предоставили нам убежище, что не так часто случалось. Ничего не спрашивая, они догадывались, какую дичь они укрывают от немцев. И все же я должна была от них уехать. Я сидела с ними в кухне, держа маленького Хейса на коленях, и говорила им, что я боюсь за них, так как мне поручены новые задания, а моя фотокарточка попала в полицию. Они кивнули, сказали, что хорошо понимают, насколько важен этот аргумент, и что я, конечно, права; однако мы все трое, разумеется, знали другую, скрытую и более серьезную причину: я не в состоянии была оставаться здесь дольше одна. Как-то утром я поймала себя на том, что, встав с постели, смотрю в узкое окошко своей каморки — как я часто делала прежде, чтобы увидеть, не работает ли где в огороде Хюго. В другой раз я мысленно представила себе, как я иду к Хюго, чтобы рассказать ему что-то, прохожу мимо длинного курятника, останавливаюсь в сарае перед помещением, где хранились горох и фасоль. Но Хюго здесь теперь уже нет и никогда больше не будет…

Мой чемоданчик был уложен довольно быстро — багажа у меня было мало. Ян и Карлин много не говорили. Прощаясь с ними, я на какой-то момент снова испытала мучительную робость. Я не знала, как вести себя, что сказать. Поэтому я обрадовалась, когда Карлин первая сделала спасительный шаг и обняла меня.

Стоя во дворе, они все трое махали мне; Карлин держала на руках Хейса, который кричал: «До свидания, тетенька!» — а Ян медленно махал лопатой, пока я не скрылась за поворотом песчаной дороги.

Когда я в этот день ехала на велосипеде в Гарлем, у меня было такое ощущение, будто я слепое, беспомощное существо, брошенное во власть стихии… Человек, утративший почву под ногами и еще не сумевший найти себе новую точку опоры.

Ан знала одну медсестру в Гарлеме, у которой, по ее словам, над комнатой был маленький чердак, где может поместиться одна кровать. Там я и буду жить. А когда медсестры не будет дома, то я смогу сидеть в ее комнате и пользоваться газовой плитой и кухонной посудой, если захочу что-нибудь себе приготовить.

С большим трудом привыкала я к своему новому жилищу. Я слышала, как медсестра по утрам уходила из дому — по большей части очень рано; но я не могла набраться смелости, чтобы завладеть ее комнатой. Убрав свою постель — группа Сопротивления одолжила ее для меня у доктора Мартина, — я шла в штаб. Однажды я посмотрела, какие книги стоят на этажерке у моей новой хозяйки. Там была специальная литература по медицине, несколько книг для девушек — очевидно, книги эти хранились из-за связанных с ними воспоминаний — и два-три томика стихов; я перелистала их, однако гладкие красивые слова совершенно не тронули меня.

Спала я плохо в это жаркое летнее время. В моей «спальне», разогревавшейся за день от железной крыши, и ночью стояла пропитанная запахом смолы духота. Под балками чирикало множество беспокойных воробьиных выводков, как и во всех старых домах древнего города. Я подолгу лежала без сна, уставившись широко раскрытыми глазами в свинцовую тьму. Порой у меня было такое ощущение, как будто от меня ничего больше не осталось, кроме пустой, бесчувственной оболочки. Все, чем я была раньше, что я делала, что связывало меня с прежней жизнью, было у меня отнято, вырвано, отрезано. Я жила в том же городе, где жили мои родители, где я родилась, но даже это ничего не меняло. Я вынуждена была прятаться, я ходила с отвратительными, крашеными волосами, издеваясь сама над собой, среди людей, которые не должны были меня узнавать, как и я их… Фактически меня не существовало. «Ханна С.» было имя, формула из стершегося в памяти прошлого. Мне приходилось бороться с самой собой, с мучительным чувством, будто все, что я до сих пор делала, было бессмысленно и жизнь моя не удалась.

Я знала, что не совсем права, но сдержаться не могла и довольно ясно давала почувствовать товарищам по группе свое нетерпение и недовольство. Конечно, я видела, что Франсу это не нравилось, раздражало его; однако иначе вести себя я не могла. Однажды я спросила его без обиняков, когда же мы наконец начнем действовать. Незначительные вылазки ради каких-то велосипедов были не в счет; у нас было достаточно патронов; «запасы», о которых Франс так долго твердил, были сделаны. Я видела, что товарищи со мной согласны. Да и сам Франс должен был чувствовать, что он слишком долго мешкает без особых на то оснований. Ворчливым тоном он проговорил:

— Будь по-твоему… Завтра поговорим подробнее.

Однако он тянул еще дня три, видимо, за это время он успел встретиться с Анни или с кем-то другим; только тогда он сообщил нам, что мы можем начать операцию против Оббе Схаафа.

Выстрелы из школы