Рыжий

– Правильно, – с особым удовлетворением подтверждает Кармаль. – Халькисты Гулябзой и Сарвари участвовали в этом. А кто пристрелил начальника генерального штаба? Вакиль – нынешний министр иностранных дел. Но это к слову. А тогда… Наши внутрипартийные разногласия копились с каждым часом. Идет заседание ЦК по вопросу о власти. Амин предлагает утвердить список военно-революционного совета из 50 человек, а среди них всего три парчамиста. О правительстве и речи нет – стране хотят навязать военно-террористический режим. Я выступил резко против и в конце – концов наша точка зрения одержала верх. Тараки стал первым лицом в правительстве, ревсовете и партии. Я во всех трех случаях был утвержден его заместителем.

Бабрак Кармаль, закончив свой темпераментный монолог, опять закуривает, а я прошу его вернуться немного назад:

– Итак, я готов поверить в то, что революция свершилась вопреки вашей воле. Но ведь в итоге переворот обернулся для партии полной победой. Какие чувства вы испытывали в те дни – радость, беспокойство, тревогу?

– Никакой радости не было. Было горькое ощущение скорой беды, – говорит он и испытующе смотрит на меня: поверю ли? – Я понимал, что в случае насильственного захвата власти массы нас не поддержат, что власть нам не удержать. «Парчам» выступал за уважительное отношение к исламу, к традициям. Мы боролись прежде всего против правой реакции. Но многие ваши люди, работавшие тогда в Кабуле, сделали ставку на «хальк»: советским товарищам это крыло, видимо, казалось более марксистским.

Первую бутылку водки халькисты выпивали сами, а вторую им услужливо подставляли ваши: «Молодцы! Так держать! Беспощадно искореняйте всех врагов. Верной дорогой идете, товарищи!» Правда очень горькая…

Он открыл лежавший перед ним блокнот, водрузил очки, глянул на меня поверх стекол.

– Перед вашим приходом я кое-что для себя пометил, – сказал он, а я почему-то сразу подумал, что эти записи ему кто-то продиктовал. Уж не третья ли сила?

Дальше он, то и дело заглядывая в блокнот, долго и пафосом говорит о том, что не знал о существовании КГБ вплоть до прихода к власти, что не догадывался о том, какие должности занимают Андропов и Крючков. Да, это заявление явно записано им с чужих слов.

– Какой характер носили до апрельского переворота связи между КПСС и НДПА? Оказывала ли вам Москва финансовую поддержку? Поступали ли оттуда указания и рекомендации?

– Москва обратила на нас внимание не сразу, ведь мы не были коммунистической партией. Конечно, мы встречались с советскими товарищами на приемах в посольстве.

– Только на приемах?

Кармаль медлит, он явно взвешивает в уме: говорить или не говорить? Наконец, понизив голос, он решается:

– Если начистоту, то вы были так глубоко внутри этой партии, что если рассказать об этом, то наступит большое удивление. Очень большое! Отрицать и лгать легко, труднее следовать голосу своей совести.

Он берет со стола пачку сигарет, но она пуста, и Кармаль с раздражением отбрасывает ее в сторону. Кава приносит новую. Он закуривает. Его пальцы мелко подрагивают. Ногти желтые от никотина.

– Тяжело смотреть правде в глаза. Но это наш долг. Нет ничего страшнее, чем суд собственной совести.

На его лице отражается сложная гамма чувств. Кажется, он уже жалеет о своем порыве. Нет, еще не пришла пора сказать всю правду.

– Возможно, я что-то забыл, – сворачивает он с трудной темы. – Давайте поговорим об этом в другой раз.

Он помнит о чекистах во флигеле и давно уже лично знаком с Крючковым. Похоже, «третья сила» никогда не оставит его в покое.

– И вообще, – окончательно меняет тон Кармаль, – если вы хотите взять у меня официальное интервью, то мы должны говорить не о заслуживающих внимания мелочах прошлого, а о будущем Афганистана.

– Но любое будущее вырастает из прошлого. Наш с вами долг закрыть белые пятна в нашем совместном прошлом, разве не так?

– Я могу говорить только о том, что не пойдет во вред партии и взаимоотношениям между нашими странами.

Бабрак Кармаль был завербован Москвой еще в 50-е годы. Сначала ему был присвоен оперативный псевдоним «Марид», затем – «Мартов». Я узнаю об этом только после его смерти, как, впрочем, и о многом другом. К примеру, о том, что Тараки был завербован еще раньше (псевдонимы «Нур», «Дедов»). По инициативе Москвы, похоже, был проведен и тот учредительный съезд в 1965 году, после чего Старая площадь поставила новую партию на тайное финансирование, а кабульская резидентура взяла всех видных партийцев «под колпак».

Агентами или т.н. «доверенными лицами» были практически все руководители НДПА. Гулябзой имел оперативный псевдоним «Момад». Амин проходил по картотеке КГБ, как «Казем». Полковник Кадыр – «Осман». Министр Дост – агент «Перс». Двоюродный брат Кармаля Махмуд Барьялай – агент «Шир»... Я не знаю, есть ли в истории спецслужб другие примеры столь тотальной вербовки руководителей дружественной политической организации?