Рыжий

– Конечно, мы не могли приехать в Кабул через Пакистан. Мы летели через Москву. Как мы летели и на чем – это уже детали, в которые я не хотел бы вдаваться.

– Еще один вопрос, который я не могу не задать, хотя, возможно, он и покажется вам бестактным. 28 декабря, то есть на следующее утро после убийства Амина, вас по радио назвали генеральным секретарем. Но ведь не было ни съезда, ни пленума…

– Зато было вооруженное восстание. Накануне и в ходе битвы прошли встречи с товарищами, которые раньше составляли руководящее ядро партии, а при Амине скрывались в подполье. В ходе этих встреч и было решено, что я должен встать во главе партии. Вначале я не хотел брать на себя такую ответственность. Но меня обрабатывали с разных сторон, даже халькисты в этом участвовали. Особенно я был против, когда узнал о планах широкого военного вторжения в Афганистан.

– А когда вы узнали об этих планах?

– Накануне начала вторжения. Месяца через три-четыре после занятия высших постов в государстве мне стало известно о том, что СССР хотел ввести войска сразу после покушения на Тараки, то есть еще в октябре. Как я понял, это решение связывалось с возможными санкциями США против Ирана. Москва опасалась, что американцы первыми появятся у афганских границ.

– Вы хотите сказать, что войска вошли бы в Афганистан независимо от того, просил об этом Амин или нет? Что Афганистан стал жертвой противостояния двух супердержав?

– Да, правильно. Холодная война была тогда очень горячей. Однако американцы оказались тогда поумнее, чем вы. Они не послали свои войска в Иран.

Удивительно, но за столько лет вы так и не поняли Афганистана. Вы все оцениваете своими мерками, к любой проблеме подходите упрощенно.

Я охотно согласился с ним. Мне и самому казалось диким, не поддающимся пониманию: отчего это мы, так глубоко увязнув в афганских делах, за много лет не удосужились толком заглянуть в душу, традиции, привычки этого народа, разобраться в хитросплетениях племенных и национальных отношений, изучить весьма поучительную историю страны. Этого не сделали ни военные, ни политики, ни разведчики. На авось вошли, на авось воевали и так же бестолково бросили все…

– Я уже сколько живу здесь, – с обидой сказал Кармаль. – Почему же за все это время ко мне никто не пришел из ваших историков, политологов, дипломатов? Почему никто не поинтересовался моей судьбой, моими суждениями? Где все эти люди, которые в Кабуле обливались пьяными слезами и клялись мне в вечной дружбе?

Разговор постепенно увядает. Когда я уже прячу ручку в карман, он вдруг задает свой коронный вопрос:

– Как вы думаете, почему меня не отпускают в Афганистан?

– Х-м… Но я уже высказывался по этому поводу.

– И все же, – настаивает он. – Мне хочется знать вашу точку зрения. Ведь я же был с вами откровенен.

– Ну, если честно, то я думаю следующее. Наджиб не хочет видеть вас в Кабуле, потому что опасается консолидации вокруг вас каких-то сил, которые могут представлять для него опасность. «Кармалисты» могут воспринять ваше появление в Кабуле, как сигнал к началу активных действий против президента. А надо ли это сейчас и партии, и стране? И потом, в какой же роли вы видите себя дома?

– Я хочу вернуться рядовым гражданином, частным лицом и помогать политике национального примирения. Поймите, все мои мысли там, на родине. Я слышал, в прошлом веке английские шахтеры работали под землей, по много дней не выходя наверх. А когда их поднимали, им становилось на свету так скверно, что они сами просились опять под землю. Так, наверное, и со мной. Я не могу думать ни о чем, кроме родины.

– Но возвращаться сейчас не безопасно.

– Меня не пугают опасности. Я должен быть вместе со своим народом. Как я могу в такое время оставаться здесь? – Он показал рукой на ненавистные сосны за окном. – Я должен найти путь домой, помогите мне.

…Мы замолчали. А что было говорить. Он не был нашим пленником. Он был пленником собственной судьбы.

Порыв ветра обрушил с деревьев снежную кутерьму. Кармаль резко отвернулся от окна. Кажется, вот-вот он мог потерять самообладание, разрыдаться. Серая кошка потерлась о мою ногу. Пора было уходить.

– Потерпите, – сказал я на прощанье. – Я думаю, скоро в вашем положении наступят серьезные перемены. Потерпите еще немного.

Он покинул Москву глубокой ночью 19 июня 1991 года обычным рейсом авиакомпании «Ариана». Если бы не сотня возбужденных молодых афганцев, явившихся в аэропорт на проводы, его можно было бы принять за вполне рядового пассажира. Но он не был таким. Совсем недавно в его честь на аэродромах выстраивались почетные караулы и самые высокие лица нашего государства с почтением обнимали его. Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев… Теперь не пришел даже тот инструктор из международного отдела ЦК, который раньше считал за великую милость поднести чемодан его жены. И куратор с Лубянки не пришел. Никто из советских не пришел.

Это болью отозвалось в нем. Он так и не смирился с тем, что его предали.

Он так им всем верил…

 

ВЕСНА 1989 ГОДА. КАБУЛ. ДЖЕЛАЛАБАД