Рыжий дьявол

– Этот Каин, дурак, он что делал? Очурских спекулянтов не трогал, а шерстил магазины, склады. Живые гроши прямо под ногами у него валялись – он их не брал. И мне мешал… Как собака на сене: сама не ест и другим не дает.

Тема эта заинтересовала меня. Я прислушался. Ландыш говорил о Каине, как о сопернике… И он чем-то явно хвастал, его несло.

– Все время мешал! Тут раньше что было? Мужики из-за его налетов боялись ночами ездить по тайге… А если и собирались в дорогу, так группами человек по десять… Но потом он все-таки ушел, дорога расчистилась. И вот результат: сто шестьдесят восемь кусков[11] чистоганом. А? Каково? Сто шестьдесят восемь!.. И главное, это не государственные, не казенные гроши, а спекулянтские. Кто их всерьез будет искать? Они же – тайные…

И я мгновенно напрягся, услышав фразу о „расчищенной дороге"… Ведь буквально то же самое и не так давно говорил мне старший лейтенант милиции Хижняк.

Мне припомнился весь наш тогдашний разговор; о нравах таежных жиганов, о секретной агентуре Хижняка. И о каком-то таинственном типе, который устраняет своих соперников, выдавая их властям, и таким образом „расчищает себе дорогу". Я все подробно вспомнил! И с глаз моих как бы спала пелена…

А Ландыш продолжал разглагольствовать. И кто-то из ребят перебил его, смеясь:

– Действительно – фрайера! Олени! С такими грошами в тайгу поперлись. Да я бы сам не рискнул.

– А куда бы они их дели? – ответил Ландыш. – В сберкассу ведь не отдашь, там сразу заинтересуются… Они же не артисты Большого театра, а простые мужички! Да еще из самого нищего колхоза… Нет, у них только один шанс и есть – зарывать гроши в землю. Ну, а где же зарывать, как не дома?

И сейчас же другой голос сказал:

– Ты говоришь: дорога расчистилась. Но мы ее уже загадили. После этой истории мужики снова уйдут в камыш…

– Ничего. Мне один из клиентов – Салов – перед смертью рассказал, где его миллиончик припрятан. Покаялся, сукин сын, исповедался. И этим делом мы позже займемся. Вплотную! Пусть только шум слегка поутихнет…

„Значит, ты их еще и пытал! – подумал я, с ненавистью глядя на Ландыша. – И это ты и есть тот самый новый Азеф – провокатор, подонок, человек с „нежной кличкой".

Теперь многие детали, ранее казавшиеся мне неясными, обрели конкретность, отчетливость.

Вот то же самое, наверняка, произошло и с бедным Грачом! Так же, как и я, он попался в медвежий капкан и не смог выбраться. И поневоле стал двойником, начал предавать своих ребят. И в результате оказался под колесами…

И так же точно, как и меня сейчас, завлекла, заманила парня Клавка.

Любопытное обстоятельство: во всех сомнительных ситуациях так или иначе всегда присутствовала она… Постоянно получалось так, что Грач сначала наведывался к Клавке, а затем уже появлялась милиция.

И он мог вообще никого и не выдавать сознательно. Мог хранить верность ребятам, но, конечно, на вопросы Клавки он отвечал откровенно. А она интересовалась многим… И он ни о чем не думал, не догадывался. Ведь он же ей верил; она же была – „своя"!

* * *

А пьянка шла своим чередом. Откуда-то возникла гитара. И под струнный звон, голос Клавки – низкий, чуть задыхающийся – запел:

Ты не стой на льду – лед провалится.Не люби вора – вор завалится.[12]Вор завалится, будет чалиться,[13]На свиданку ходить не понравится…А я любила вора и любить буду.Я стояла на льду и стоять буду.

Эх, дождь идет – ураган будет!А родится сын – он жиган будет…

И Ванька Жид, вскочив, плеснул в ладоши. И крикнул, захлебываясь от хмельного восторга:

– Давай, Чума! Топни ножкой! Спляши! Как встарь, как бывало. – Он потащил меня за рукав: – Ну?

Мне в этот момент – вы сами понимаете – было вовсе не до плясок. И я отказался, сославшись на нездоровье.

– Жаль, – пожал он плечами. И присев на краешек стола, потянулся к бутылке. – Тогда продолжим…

Ландыш поглядел на нас обоих. И спросил, подсаживаясь к Жиду:

– Вы что, давно знакомы?

– Да уж лет шесть, не меньше, – ответил, опорожнив стопку, Иван.

– Где ж это вы снюхались?

– Там, где девяносто девять плачут, а один смеется, – сказал Иван. – Понял? Мы с ним чалились вместе. Сучню резали, понял?

– Ах, так, – протянул Ландыш. И потом, обращаясь ко мне: – Что ж ты, голубок, кривлялся? Почему сразу не сказал? Ты же, оказывается, наш!

„Только не твой, – подумал я, – только не твой…" И я поднялся, потягиваясь. Потер ладонью лоб.

– Что-то мне, ребята, нехорошо, – проговорил я протяжно. – Голова болит… Тошно… Или выпил много? Пойду-ка подышу свежим воздухом.

И затем уже в дверях, вполоборота:

– Ванька, – позвал я, – пройдемся, что ли? Тут от духоты угоришь…

Ландыш проводил меня подозрительным взглядом. Но ничего не сказал. Я ведь уходил не один, а с известным ему человеком!

* * *