С Антарктидой — только на "Вы": Записки летчика Полярной авиации

Снег бешено летит, темнота, видимость метров двадцать-тридцать, не больше. Головачев первым побежал вперед с морскими спичками, которые на ветру не гаснут, чтобы зажечь плошки. Он приготовил их заранее: набил ветошью, залил соляром с маслом и бензином, прикрыл крышками, чтобы снегом не занесло и огонь в них мог вспыхнуть мгновенно. Я ближе к стоянке своего Ил-14 стоял, откуда и побежал, подпалил одну, другую, третью. Головачев то же самое начал делать с торца полосы... С Петром Павловичем договорились, что они взлетать начнут, когда мы все плошки зажжем. Они-то метров через пятьдесят — семьдесят стоят, а длина ВПП больше километра. И надо ее пробежать, поджигая ветошь, причем пробежать минут за пять-семь. Если замешкаешься, последние зажечь не успеешь, а первые уже прогорят. Бегу, ветер с ног валит, ноги свинцом налились. И вдруг слышим — двигатели заревели. Зажечь огни мы успели только на малом отрезке ВПП, а дальше ничего нет — тьма, снежная пелена. Я стою рядом с полосой, спички держу, огоньки тускло бьются, ветер и снег со злостью сбивают пламя. И тут видим, из черноты ночи и снежной круговерти на нас выползает огромная черная тень... Дышит тяжело, с каким-то утробным уханьем ревет...

А потом вдруг, на наших глазах — обычно мы на Ил-14 дальше отрываемся — она от последней плошки «вспухает» чуть ли не вертикально вверх. Мне жутко захотелось сжаться в комок — эта тень, огромная лапа, махина, как в фантастических фильмах ужасов, вдруг зависла и... закачалась.

«Все! — мелькнуло в голове. — Сейчас она рухнет!» А тень начинает тонуть в темноте, размывается, и только гул, смешанный с ревом ветра, бьет по нервам. На мгновение мелькнули огоньки аэронавигационных огней — один, второй, с каким-то большим креном. И, чувствую, не за антеннами радиостанций, где обычно ходим, а прямо на их месте, на сопке... Стоим с Головачевым, зажали в себе все, и ждем: сейчас рванет, грохнет, затрещит... Машина залита бензином «по уши» — идти-то им далеко, да еще в ночь, в неизвестность... А тут фронт подошел, снежный заряд ударил. Тишина, нет вспышки... Нервы настолько напряжены в ожидании взрыва, что рева ветра словно не слышу. Поворачиваюсь к Головачеву:

— Федорович, давай в домик!

Бежим, бросаемся к радиостанции. По УКВ вызываем — не отвечает. Снова и снова выходим в эфир, вроде не должен далеко отойти — не отвечает. Прогудел над «Молодежной», с креном ушел в сторону моря — и ничего. Ясно, что на ледник он не полезет — машина слишком тяжелая. А связи все нет, Ил-14 словно растворился в ночи. Стоим с Головачевым просто-напросто обалдевшие. Сколько? Не знаю. Нам эти минуты показались вечностью.

И вот по дальней связи приходит весть от Москаленко: «Пытаемся идти над морем. Условия тяжелые. Облака. Обледенение. Без моей команды не вылетай. Когда возникнет нужда сделать мост через «Моусон», я тебе сообщу. Все».

Я ответил, не вдаваясь в подробности, как они заставили нас поволноваться:

«Петр Павлович, следим за полетом. Просим регулярно давать информацию, как идете и где»... Больше ничего ему объяснять не нужно: он знает, что я готов вылететь на помощь в любую минуту. В случае каких-то неприятностей основные баки заправлены, а в дополнительные зальем бензин перед самым вылетом. Так делалось для того, чтобы не перегрузить Ил-14 до поры до времени, не вызывать лишних нагрузок на манжеты, сальники, чтобы стойки шасси не потекли...

Через несколько часов они выползли из этих облаков, набрали высоту... Позже, когда мы встретились, я спросил его:

— Петр Павлович, как до «Мирного» тогда доехали?

— Да, доехали, — он улыбнулся, — сначала было тяжеловато. Во фронт попали. Ну, и потрепало нас немножко...

Взлетал Заварзин. Огоньки они не считали, мелькнул, мелькнул, — и ладно. Они не предполагали, что мы не по всей длине полосы успели их зажечь (хотя должны были бы просчитать наши действия), поэтому и ушли с полосы раньше. Но Заварзин вообще так взлетал, это была его манера. Потом, уже в 23-й САЭ я с ним снова работал, был проверяющим в его экипаже при полете из «Новолазаревской» в «Молодежную», незадолго до катастрофы, в которой Заварзин погиб. Он так же «подорвал» машину. Я спросил после полета:

— Слушай, ты почему ей так высоко нос задираешь на взлете?

— Да, решил попробовать, как она себя будет вести... Она ведь пустая, легкая...

Он только отработал в 22-й САЭ, отлетал без авиационных происшествий и предпосылок к ним. Обычно на взлете держишь машину под определенным углом к горизонту, чтобы после отрыва от ВПП тебе хватило руля высоты — увеличить, если потребуется, угол атаки. Заварзин же тогда, в 18-й САЭ, взял штурвал на себя с избытком, и Ил-14, как бежал с высоко поднятой передней ногой, так и полез вверх. А может нам с Головачевым все это лишь показалось: ночь и плохая видимость скрадывают расстояния, и потому мы увидели эту махину в пяти метрах от себя в снежной мути, как в замедленной киносъемке...

Спасение с «пересадкой»