С Антарктидой — только на "Вы": Записки летчика Полярной авиации

— Нет, мы с Толей, бортмехаником, решили вдвоем машину поддерживать в рабочем состоянии. Москаленко и Заварзин вымотались до последних пределов. Мы, вообще, удивлялись, как они еще могли работать...

Обстоятельства — против нас

Подошли суда. Почти каждый день мы вылетали на ледовую разведку. Если погода позволяла, взлетали, а о том, как будем садиться, даже не думали. Знали только, что возвращаться надо в «Молодежную». Уходили в океан, когда еще было темно, к судам подлетали при тусклом, размытом сером свете сумерек, три — четыре часа уходило на разведку и, как только начинало темнеть, — домой. Тяжелые полеты, а тут я еще консервным ножом руку распорол. Петр Павлович зашел соку попить, я стал открывать банку, нож сорвался... В медпункте рану обработали, наложили швы, но, видно, инфекция все же в рану попала — началось заражение, рука опухла. А полеты никто не отменял...

Взлетаем с Москаленко. Ночь. Темно. Ветер машину треплет, штурвал рвется из рук. Я в перчатках, чтобы руки к нему не примерзли. И вдруг штурвал как долбанет! Чувствую, в перчатке тепло-тепло становится. Видимо, звук какой-то я издал при этом, потому что Москаленко тревожно окликнул меня:

— Ты чего?

— Да, ничего...

Взлетели, набрали высоту. Я к нему:

— Петр Павлович, выйду на минуточку?

— Иди.

Вышел, бортмеханик за мной. Снял перчатку, а она полна крови. Обмыли руку из чайника, кое-как забинтовали. Дали мне другую перчатку... Когда вернулись, мне рану снова «заштопали», но заживала она несколько месяцев — такова специфика стерильной Антарктиды.

А полеты на ледовую — сплошная круговерть. Часто облачность прижимала нас так, что лететь приходилось ниже мачт кораблей, для которых мы искали разводья и трещины. Надо все было успевать самим — и машину пилотировать, и рекомендации капитану готовить: гидрологов-то у нас в полете не было, они на судах шли. При этом ни берег нельзя упустить из виду, ни «Молодежку» потерять, ни на корабль напороться... Бросаешь машину из виража в вираж, из виража в вираж — у штурмана работа просто бешеная какая-то. Да еще дорогу кораблю во льдах найти надо — здесь трещина, тут — лед потоньше, там полынья.

Когда мы начинали проводку, они были километрах в пятистах от «Молодежной». Провели — километров на триста, дальше лед не пустил. В это время подошел «Наварин», на котором базировался Кошман со своим экипажем и вертолетом. Он-то и начал перебрасывать людей с «Молодежной» на корабли. А в это время в Антарктиду уже пришла настоящая зима. Океан стал быстро замерзать, оттесняя суда все дальше от «Молодежки». Кошману приходилось в один конец летать по 300, 400, 450 километров. Предпоследний рейс он сделал к кораблю, который стоял в 500 километрах... Мы вернулись из ледовой разведки, передали машины ребятам, которые оставались на зимовку, попрощались. Все, теперь наш черед лететь на «Наварин» и, вместе со всеми домой, домой, домой! С нами на вертолете улетали А. Ф. Трешников, П. П. Москаленко и несколько последних экспедиционников. Я посмотрел на тех, кто собрался к отлету, на груду рюкзаков и чемоданов, и сердце вдруг тоскливо сжалось. «Кошман не сможет всех забрать, — во мне снова «проснулся» профессионал, — он должен залить топлива на полет в полтыщи километров туда и на полтыщи назад, взять его с запасом... Нет, всех не заберет...»

Когда Кошман прилетел, он приказал всем грузиться очень быстро — погода на пределе, моряки торопят. Мы побросали свои баулы в кабину Ми-8, погрузились сами, дверь захлопнулась. Я поймал себя на том, что даже не попрощался на этот раз с Антарктидой, ни разу не оглянулся.

Взвыли турбины. Машина тяжело оторвалась от полосы и тут же мягко осела вниз. Кошман сделал еще одну попытку взлететь, но и на этот раз его великолепное мастерство прекрасного вертолетчика не помогло. Он вышел из пилотской кабины к нам:

— Перегруз, ребята. Кому-то придется нас подождать еще. Я оглядел свой экипаж, коротко бросил:

— Мы — последние. Нам и вылезать...

Молча взяли свои вещи, молча вышли из машины.

Не двинулся с места только бортрадист Борис Сырокваша.

Я окликнул его:

— Боря, а ты что?

Он поднял голову, и в глазах его я увидел столько муки, что тут же пожалел о своем вопросе.

— У меня это... — он говорил, запинаясь, каждое слово словно выдавливая из себя, — семейные обстоятельства... Я должен вернуться... Домой...

Москаленко высунулся в открытую дверь:

— Мужики, мы только долетим и сразу же пришлем вертолет за вами. Не отчаивайтесь, ждите.

Я молча махнул рукой. Для меня все стало ясно.

Я видел, как на глазах ухудшается погода, знал, что моряки очень торопят: надо уходить. Идет смораживание льда, поджимают сроки, в течение которых они по договорам должны заходить в иностранные порты, пополнять топливные запасы и т.д. У каждого свои сложности, и не будут они из-за нескольких авиаторов ставить под удар успех всего похода в Антарктиду. Ни хрена никто больше за нами не придет...

Ми-8 тяжело поднялся, скользнул к морю. Мы молча проводили его взглядами. Я повернулся к своим товарищам: