С Антарктидой — только на "Вы": Записки летчика Полярной авиации

Срочно. НЭС «Михаил Сомов» 18 марта, 01 ч 00 мин. =

Все пункты

Радио срочная 3 пункта 3 адреса

«Мирный» Кравченко, Белову, Зусману=

«Молодежная», Шамонтьеву=

«Восток», Астахову=

Примите, Евгений Дмитриевич, мою сердечную благодарность вам лично, Белову, всему экипажу за этот исключительный беспрецедентный рейс на «Восток». Выражаю мою признательность, благодарность всем руководителям, участникам экспедиции, принимавшим участие в подготовке, осуществлении этого рейса, моя особая благодарность всем, кто готовил ВПП на «Востоке». Зная ваши условия, могу представить, чего вам это стоило. Еще раз всем большое спасибо. Этот рейс войдет в историю советской антарктической экспедиции. Уважением=

18 марта, Максутов-

Я быстро пробежал глазами еще несколько радиограмм. Они пришли от людей, не раз смотревших смерти в глаза, хорошо знающих цену мужеству, героизму и профессионализму. Поэтому более точно, чем они, оценить наш полет невозможно. Казалось бы, я должен быть сейчас горд и счастлив. Но почему этого нет? Почему меня не покидает беспокойство?

Еще раз перелистал радиограммы. И вдруг понял: молчит Москва. Астахов отправил свою радиограмму в министерство, в МОАО, моему прямому руководству, значит, о полете оно уже проинформировано. Но молчит. Вот это молчание меня и беспокоит — я не знаю, что за ним кроется.

— Что-то не так? — Зусман уловил перемену в моем настроении.

— Из Москвы ничего для нас не было?

— Нет. Все радиограммы у тебя.

— Я могу их забрать?

— Да, они же адресованы тебе и экипажу.

— Спасибо, — я бережно сложил радиограммы и спрятал в карман. Значит, я правильно сделал, что не поставил в известность Москву о санрейсе. Оттуда точно бы пришел запрет...

— Я могу чем-то помочь? — Юрий Михайлович, видимо, начал понимать, что уходя на «Восток», мы рисковали не только собой и машиной, но и своим профессиональным будущим. Нарушения остаются нарушениями, и, хотя во всем мире в таких случаях победителей не судят, наших чиновников от авиации эта истина не касалась.

— Если начнется заваруха, — сказал я, — защитите экипаж. Решение на вылет принимал я, мне и отвечать. Пойду к синоптикам и радистам, утром мы улетаем в «Молодежную».

— Хорошо.

Я решил показать экипажу полученные радиограммы, но ничего не говорить о том, что Москва молчит. Если там готовят оргвыводы, то этот удар в спину может самым пагубным образом отразиться на состоянии ребят, а нам еще топать в «Молодежную» 2200 километров. Санрейс не закончен... Но теперь совесть моя чиста, мы вытащили больного с «Востока», и кто бы что ни клал на чашу весов, его жизнь перевесит все. Вот теперь можно отправлять телеграмму в Мячково. Я достал ручку и написал:

Люберцы, Московской, аэропорт Мячково, КО Борисову.

15 марта экипаж в составе — КВС Белое, второй пилот Кузнецов, штурман Игнатов, бортмеханик Маслов, бортрадист Пустохин, командир отряда Кравченко, с участием старшего инженера Колба, прибыли в «Мирный» с целью выполнения срочного санрейса. В санрейсе принял участие старший врач 26-й САЭ Маврицын. 17 марта выполнен санрейс, больной доставлен в «Мирный». 18 марта планирую перелет на «Молодежную».

18 марта, КО Кравченко-

С аэродрома приехал Ларин и доложил, что полоса в порядке, самолет заправлен, остается перед вылетом только прогреть двигатели.

Знает ли наш больной, сколько совершенно незнакомых ему людей, забыв о себе, на морозе и ветрах готовили аэродром, технику, обеспечивая полет? Увидит ли он когда-нибудь этого парня и мужественных ребят из транспортного отряда, выполнявших тяжелейшую работу и боровшихся за его жизнь? И если, как сказали «восточники», этот рейс останется в памяти полярников Антарктической легендой, то имена Ларина, Колба, Маврицына должны быть вписаны в нее наравне с экипажем. Это будет справедливо!