Утром, как обычно, спустились в кают-компанию поселка на завтрак. Не было никаких пышных встреч, но каждый из полярников «в индивидуальном порядке» подходил и поздравлял нас. Все мы уважали друг друга, случайных людей в «Молодежной» не было, поэтому, не скрою, было приятно слышать добрые слова от тех, кто знал не понаслышке истинную цену таким понятиям, как долг, мужество, риск, работа на пределе человеческих сил...
Забегая вперед скажу, что «отсвет» этого полета благотворно отразился на отношении всех, кто шел в следующие экспедиции, к нам, авиаторам. Астахов угадал: этот санрейс действительно стал легендой, которую передавали из уст в уста. Заметно выросло уважение к нашей авиации, работающей в Антарктиде, нам больше стали оказывать помощь, меньше вступать в споры и конфликтные ситуации. Многие как-то поняли, что, если есть возможность, мы выполним любой по сложности полет, но когда говорим «нет», то горячиться и настаивать на его выполнении не стоит — значит, он действительно невозможен. Но время идет неумолимо, поколения полярников меняются, а легенды требуют того, чтобы их подкрепляли делами. Легенда — это быль. Рождается она из добрых дел человека на земле, на море, в воздухе или в космосе. В Антарктиде я понял: чтобы попасть в легенду, надо прожить свой век с наибольшей пользой для людей.
Перед посадкой на теплоход «Эстония» пришел на аэродром, попрощаться с «восемьсот восьмой». Она стояла с зачехленными двигателями. Мирная, домашняя машина, ничего героического... Но теперь я знал, каким огромным запасом прочности она обладает, какие бешеные нагрузки и жесточайшую стужу могут выдержать ее системы — поистине Ил-14 достоин самой высокой чести. «Ты — умница, — мысленно сказал я ему снова, как и на «Востоке». — Досталось тебе. Хорошо, что Колб над тобой поработал, как следует. Зато теперь все те добрые слова, что мы услышали в свой адрес, все оценки, данные нашему санрейсу, по праву принадлежат и тебе. Ты настоящий друг...» Я погладил «восемьсот восьмую» по фюзеляжу. Это невозможно объяснить, но вдруг мне показалось, что он — теплый... В такую-то стужу — и теплый...
Официальная авиационная Москва по-прежнему молчала, но продолжали поступать радиограммы из других адресов.
* * *
* * *
* * *