С августа по ноябрь

Не иначе, как молитвенное пение чудилось в гудении шершней. Ветер разгонял их, нарушая слаженность строя, но через некоторое время как бы одумывался и возвращал порядок под сень купола неба, которое в этот час казалось особенно притягательным, необычным, чудным и …намоленным, ибо, — кто не воздевал к нему своего взора, в горе ли, в радости, либо просто так, дабы насладиться его недосказанностью и откровением.

Теперь же, уморившись от себя самого, измаявшись летней бессонницей, солнце засыпает всё раньше, а пробуждается всё позже. И… чего только не отыщется на прохладных простынях сумерек! Отрезы лепестков и лоскуты листвы. Сам же пол земли усыпан всякими, всяким: тут пуговки лещины и её же бубенцы, распущенная фата паутины, да спутанные её нитки. И со всем этим вздором приходится возиться улиткам, ящеркам, ежам. Ибо — некому боле.

Ящерке — той, ясно, недосуг, не так давно она стала мамой, да, было дело, — едва не утонула прямо накануне сего приятного дня. Задремала под горячей лампой солнышка в прохладной воде, размякла, обессилела так, что не смогла доставить свой выдающийся животишко на берег пруда. Хорошо, дозвалась на помощь. Детки у ящерки вышли славные, красивые, умненькие, по всем статьям ладные. Одного она назвала в честь своего спасителя — Человеком. Пусть будет. Оно, конечно, непривычно ящерку-то Человеком окликать, да лучше уж так отблагодарить, чем беспамятной и бессовестной слыть до веку.

Ну, а что касаемо ежей… В сумерках каждая кочка ежом мнится, а точно оно эдак-то или нет, до утра не разобрать. Только вот, николи не дождёшься рассвета, озябнешь и убежишь греться в дом, от того-то и не знаешь разницы между тем, что кажется, и тем, что происходит на самом деле.

Лето выпало кротко, да коротко, ну а осень и вовсе — случилась всего в одну ночь.

Чересчур

Сама ли сосна облокотилась о дубок или тот уберёг её от падения, было неясно, но шевеля немытыми, в земле, корнями, как пальцами, деревце, совершенно утратив колкость характера, умоляло не отпускать его, ибо не успело ещё насладиться тем немногим, что уделила ему судьба.

Сосна не была готова распрощаться с морганием звёзд и лаской рассветного солнца, что гладило загорелыми ладошками по длинной талии ствола, как не желала навсегда лишаться внимания бабочки, которая никогда не делала вид, что не замечает слёз смолы, но присаживалась утешить, утолить печаль так, как то умела только она одна.

Раз и навсегда очарованная звёздами, сосенка не избегала утомлённого взора луны, но часто, опираясь на порывы ветра, пыталась дотянуться до её бледных щёк. Да где там, далёко, не по силам. Нездоровый вид луны беспокоил деревце, вот и попросила она однажды ветер подсадить её повыше, дабы потрепать-таки по щеке вечную страдалицу, как товарища, удел которого быть всегда на виду. И вот… такая неприятность. Расстарался ветер, вырвал сосну из почвы наполовину, и вышло, что она нынче ни в земле, ни на небесах.

Лягушка, которая возилась у края лужи неподалёку, разглядывая на её поверхности отражение той же самой луны, ворчливо произнесла:

— Ага, да у ней-то повсяк-час недовольный вид, а ты вот… С тобой теперь как?! Ибо неведомо — выживешь, аль нет. Вот, кто тебя просил рыпаться со своего места?!

— Так жалко ж её стало. Совсем одна, ни одной родной души рядом… — Вздохнула сосна.

— Жалко ей. Себя бы лучше пожалела! Как корни простынут — так и всё, поминай, как звали.

Помимо лягушки, тут же рядом находился и ёж. Лишённый позёрства, по всё время разговора он молчал и лишь иногда ёжился, втягивая голову в плечи, живо представляя себе поверженную вовсе сосну в её горе от неутолённого делом сострадания. Будь речь о каком лиственном древе, это, быть может, несильно потревожило бы ежа, но сосна казалась ему почти сестрой.

Утаптывая траву под кустом, ёжик негромко вздыхал и остался бы незамеченным, но луна, указав бледным пальцем, зачем-то выдала его.

«Ну… вот. Всё. Конец.» — Подумал ёж, — «Теперь придётся на что-то решиться», — и задрожал под куцым одеялом скошенной осенью листвы. Готовый немедленно бежать подальше от этого места, он даже сделал несколько шагов по направлению к чаще, но, как это бывает с тем, у кого есть хоть капля совести, вдруг споткнулся о скоро седеющий корень сосны. Не телом оступился он, но душой!

И хотя ёж не был кротом ни на йоту, а в обычное время всякому труду предпочитал праздность, но в тот час вспомнил подсмотренные некогда от нечего делать манеры слепышей, и повернувшись спиной к угасающей сосне, изо всех сил принялся отбрасывать землю своими кривыми, крепкими ножками.

Невольно ставшая причиной суеты, луна равнодушно, без смятения в душе наблюдала за происходящим. Рассветы и закаты частенько румянили её щёки, но то была лишь видимость смущения, либо раскаяния, а собственного тепла ей не доставало даже на сочувствие по отношению к себе самой. А тут — ночь, мало ли что происходит под её покровом.

Но, как известно, каждый живёт с отмеренной ему долей совести.