С Корниловским конным

Была ночь. Мы в комитете. Грязь, окурки, колбаса, куски недоеденного хлеба, дымный чад от курения, девки с подрезанными волосами и с папиросами в зубах, какие-то солдаты, рабочие — все это было наглядным показателем очага красной власти Воронежского района. Умный и энергичный Волобуев даже обрадовался этой картине, чтобы лучше действовать. Он еще в дороге сказал мне, чтобы я больше молчал, а говорить будет он. Мы оба были в черкесках и при холодном оружии, т. е. при шашках и кинжалах. И он умело говорил с ними. После долгих препирательств нам дали право двигаться дальше.

Замечательные картинки в дороге. Мы, офицеры, свободно выходили на всех станциях и гуляли возле своих вагонов. Толпы солдат везде и всюду. Глядят недружелюбно. Полковник Жуков — высокий, стройный, красивый, в шубе-черкеске, застегнутой на все крючки, в высокой крупного курпея каштановой папахе без залома, заложив руки за спиной, спокойно прохаживался у вагонов. Наши же казаки — активно шныряли везде, никого не впуская в свои вагоны. Поезд воинский, вооруженный. И потом уже казаки рассказывали:

— Што?.. Великого князя везете с собой?.. На трон готовите?

Это солдаты говорили о полковнике Жукове. Он действительно был очень породист и молодым офицером служил в Конвое Его Величества.

На станции Миллерово произошла та же сцена и требование сдать оружие. Но здесь мы были уже смелее. Дыхание донских степей, родной казачьей земли давало нам моральные силы. Здесь был уже фронт «против Каледина». После томительных переговоров с красным командованием, и опять-таки ночью -— эшелон был пропущен, и мы вошли «в стан белых».

Полковой священник отец Чуб, казак-черноморец, юморист и добряк — на радостях, что мы достигли Белого Стана, — он заявил, что в церковной двуколке есть несколько бутылок красного вина для богослужения и экстренно можно использовать их только с разрешения заведующего хозяйством. Он же, священник, против этого ничего не имеет... Заведывающий хозяйственной частью полка войсковой старшина Пучков, добряк по натуре, могущий поддержать веселую компанию, немедленно же дал разрешение. Финны нам отвели для офицеров маленький вагон 2-го класса. Разместились мы в нем очень скученно. И присутствовавший здесь командир полка Калугин, также человек добрый и компанейский, но немного пунктуальный -— с улыбкой и беспомощно только развел руками...

Отец Чуб энергично достал вино, открыл бутылки, и мы, как драгоценную влагу — выпили с исключительной сердечностью. На всех нас тогда нашла какая-то, еще нам неизвестная, теплота чувств друг к другу, словно невысказанная любовь, так долго скрывавшаяся в наших сердцах в течение всей долгой войны. И если не боевые действия, не повседневные встречи в суровой боевой обстановке, если даже и некоторые разгульные кутежи, когда душа мягчает и люди не в меру откровенничают, — если все эти случаи никогда и никого на эту исключительную теплоту не толкнули, — то эта толика церковного красного вина, после всего пережитого, она дала толчок к накопившимся добрым доверительным чувствам друг к другу.

Первый эшелон на станции Кавказской

Из Ростова дал телеграмму в станицу Кавказскую, на имя Атамана Кавказского Отдела, полковника Репникова*, с обозначением часа прибытия эшелона на станцию Кавказская, прося сообщить в станицы и лично встретить головной эшелон, идущий с полковым штандартом и штабом полка. Со станции Тихорецкой дал вторую телеграмму, с точным подтверждением часа прибытия. На железнодорожную станцию Кавказскую эшелон подошел к 12 часам ночи на 22 декабря старого стиля (в дороге были 14 дней).

Подходя к вокзалу, хор трубачей из вагона огласил ночную тишину полковым маршем. Песенники хватили зычно песни, также из вагонов. Наш поезд был направлен между многими товарными поездами и тихо, в ночной мгле, остановился где-то далеко от вокзала. С большой группой песенников, в черкесках и при кинжалах (без шашек), с песнями — иду к вокзалу, в надежде, что там нас ждут родственники и власть.

Мы там. Но вокзал обоих классов полон спящих солдат и -— никого, ни властей, ни родственников казаков. Наши чувства омрачились болью в душе. На нас, воински подтянутых, хотя и без погон, но с Георгиевскими крестами урядников и казаков — солдаты полусонными глазами посмотрели недоумевающе и вновь склонили свои вихрастые нечесаные головы ко сну... Огорченные, разочарованные и смущенные — мы уже без песен вернулись в свои вагоны, в ожидании более радостного утра следующего дня.

С вечера — были только заморозки и никакого снега. А, проснувшись поутру, — все было занесено снегом. Сама природа, словно очищая прибывших из красного ада, закрыла, засыпала наш «революционный след» своим белым чистым снежным покрывалом и как бы говорила: «Казаки! Начинайте свой новый Белый путь!»