С Корниловским конным

Песня строевая лилась по широкой и нарядной Красной улице, самой старой станицы на Кубани. Слезно рыдали казачки-бабы в своих платках, облокотившись на заборы. Они-то, родные наши страдалицы-затворницы, остро понимали, что значит «первоочередной полк»! Он был красота, мощь, необходимость казачьей службы! И вот, теперь, «первоочередной полк» идет с войны такой куцый и так бесславно закончивший ее...

На грязной от слякоти и снега станичной площади перед церковью — выстраиваю свой взвод развернутым фронтом.

Привычную церемонию «унос штандарта» ничем не изменить, почему и командую:

— Под штандарты-ы!. Шашки-и... ВОН!

Сотенный трубач младший урядник Ильин, казак станицы Новопокровской трубит-пиликает «соло» так скучно... Скидываюсь с седла, подхожу к штандарту в черном кожаном чехле и со штандартным старшим урядником 5-й сотни Коровиным, казаком станицы Терновской (высокий, стройный, красивый блондин) — в чевяках шагаем по грязи и снегу, направляясь в церковь (ассистента-уряд-ника фамилию не помню). Я держу руку под козырек. Случайные старые казаки на площади, уже привыкшие к революционной анархии, недоуменно смотрят на все это. Внесли. Прикрепляем штандарт к правому клиросу. Склоняюсь на одно колено, крещусь... Со щемящей горестью целую дорогое и так знакомое мне древко. Встаю вновь на колено, крещусь и отступаю два шага в сторону. Молодецкий Коровин и его ассистент-урядник следуют моему примеру. Они набожно крестятся, становятся на колени, кладут земной поклон, встают и целуют древко. Потом все трое крестимся вместе еще раз, кланяемся, поворачиваемся и выходим из церкви. На площади еще раз перекрестились, надеваем папахи и идем к своему взводу. Сажусь в седло и командую:

— Шашки в но-ож... НЫ!

Жуткий миг!. Этою командою словно все прикрылось, скончалось... И этою командою скончался наш славный полк после векового своего существования, с 1803 г.

«Вынь патрон — перестань стрелять!» — есть еще один характерный сигнал. Но — «в ножны!» — символичнее и хуже. Вложив шашку в ножны, словно захлопнул за собою дверь н а в с е г д а...

— Спасибо, братцы, что довезли штандарт! — говорю с коня казакам. — Военная служба окончена!.. Теперь вы свободны!.. Можете ехать по домам!.. А кто хочет попрощаться — так за мною, в дом моего отца, на обед!

— Значковые! За мной! — сказал и крупной рысью своего сильного коня двинулся назад вдоль Красной улицы.

Десятка полтора урядников, привязав под сараями своих лошадей и заложив им на корм «отцовской люцерны», с полным вооружением, с винтовками в руках, снимая папахи и крестясь на иконы, вошли в наш дом. В доме все мигом забегало, затормошилось от радости. Вновь объятия, поцелуи. И по казачьим традициям — со всеми членами нашей семьи целовались и вошедшие казаки-урядники. Как в каждом казачьем доме — у нас была полная чаша: и вареного, и пареного, и копченого и засоленного в бочках — огурцов, капусты, помидор, слив, винограда, арбузов... Стол был накрыт в изобилии. Казаки, поставив винтовки в угол, сели за стол. Вместо отца — бабушка посадила меня «под святой угол». Сегодня ее внук почетный человек.

Разместились. На столе несколько графинов водки, а яств, солений — не перечесть. По традиции, без благословения, без тоста главного за столом — никто не может притронуться к еде. Налили всем рюмки. Так все было аппетитно!

Как «главный» теперь за семейным столом и «герой войны» — встал я с бокалом в руке. Встали так же все — и урядники, и семья. Попросил их сесть, так как говорить сидячим — легче, видя их всех. Все сели. Молчание. Вес сосредоточились.

— Братцы... — тихо, спокойно начал я. — Война окончена... мы дома...

Что случилось со мной, — не знаю и теперь, но «что-то» резко схватило меня за горло... остановился язык... кровь бросилась в лицо и я... разрыдался как дитя, упав головою на стол. А за мною зарыдали все, в особенности женщины. Но отец!.. Такая умница и гордость! Пышная борода и густы усы. При других — одно горделивое достоинство! Отец трех сыновей-офицеров! И он разрыдался...

Вот это называется — радостное окончание войны?! Это был еще один психологический разряд души, как и при выборах в Финляндии командира полка и нас, офицеров. То, что мы пережили в революцию, — вышло наружу. Это было все то, что мы так долго скрывали под своим военным мундиром, сдерживали в себе, и что теперь так безудержно вырвалось наружу в семейном кругу, среди своих близких.

Полковыми песнями сопровождался наш многолюдный тогда и так памятный обед, на общую радость и веселье всех присутствовавших. Много было душевного откровения в тостах и в разговорах.

Обед закончен. Все урядники подходили к нашей старой казачке-бабушке, потом к нашей матери, к сестренкам, к отцу. Всех благодарили и обязательно целовались в губы. Со мною они прощались как братья, с которыми я окончил что-то большое и страшное и теперь идущее в неизвестность... Полк ведь еще не был демобилизован! Для полковой истории приведу их фамилии потомству.