— Никто, ваше высокоблагородие.
Полковник посмотрел на Надежду и прекратил свои расспросы, отпустив нового дежурного офицера восвояси. Воодушевлённая новостью, Надежда всю ночь не смыкала глаз и не давала покоя караулам, до утра пять раз обойдя все посты.
Вместе с приказом о переводе в другой эскадрон ей была выдана и казённо-офицерская лошадь. Точно по мановению волшебной палочки развязался целый узел проблем с Адонисом. Через посредство полкового командира она купила, и очень недорого, строевую лошадь офицера, уходящего в отставку. Это был вороной жеребец Алмаз, чем-то напоминающий Алкида.
Завёлся у неё и денщик. Из четырёх кандидатур, ей предложенных, Надежда выбрала рядового Зануденко. Ему исполнилось тридцать восемь лет, двадцать из которых он провёл в Мариупольском полку, в битве при Аустерлице получил ранение и вскоре после этого был признан негодным к строевой службе. Недолго она смотрела в тёмные глаза гусара и слушала его речь, по большей части состоявшую из отдельных слов и междометий. Таких дураков немало есть во всех полках и эскадронах. Они медлительны, забывчивы, им надо по сто раз объяснять одно и то же. Но это для неё лучше, чем бойкий и сообразительный слуга, слишком многое замечающий за барином.
Так кончилась первая её весна в Мариупольском полку.
Солнечным июньским утром Надежда, сидя верхом на Алмазе, выехала из Березолуп по направлению к деревне Голобы, где находился штаб эскадрона майора Павлищева. За ней на казённо-офицерской лошади ехал Зануденко и вёл в поводу Адониса, нагруженного вьюками. Вьючная лошадь за сто рублей серебром при стандартной цене на неё двадцать — что-то новенькое на конном рынке Малороссии. Но такова плата за новичка, взимаемая Наглостью с Неуверенности.
4. КОМАНДИР ВЗВОДА
Возвратясь к моим товарищам и к моим
любимым занятиям, я чувствую себя
счастливейшим существом в мире!
Дни мои проходят весело и безмятежно.
Встаю всегда с рассветом и тотчас иду гулять
в поле; возвращаюсь перед окончанием
уборки лошадей, то есть к восьми часам утра;
в квартире готова уже моя лошадь под седлом;
я сажусь на неё и еду опять в поле, где учу
взвод свой часа с полтора; после этого уезжаю
в штаб или к эскадронному командиру, где
и остаюсь до вечера.
Мариупольский гусарский полк, как сообщество людей, где ей теперь предстояло обретаться, Надежда открыла для себя не столько на смотрах и манёврах, сколько на офицерских обедах, ужинах и балах, сопровождавших эти военные мероприятия. Наконец-то она увидела всех мариупольцев: тридцать четыре корнета, двадцать поручиков, десять штабс-ротмистров, шесть ротмистров, четырёх майоров, одного подполковника и полковника, съехавшихся в Луцк вместе со своими взводами и эскадронами из окрестных сёл и деревень, где обычно они квартировали. Только эти семьдесят шесть человек и олицетворяли для неё, как и для других офицеров, само понятие «полк».
Ещё раз восхитилась она мудростью и дальновидностью государя, избравшего для её службы 9-ю дивизию генерала Суворова и гусарский полк, где шефом числился в это время Алексей Петрович Мелиссино, настоящий боевой генерал, а не придворный. Слава Богу, не было здесь наследников крупных состояний, которые, швыряя деньги без счёта направо и налево, невольно задевали бы достоинство своих малоимущих товарищей-однополчан. Не было здесь и Голицыных, Салтыковых, Долгоруковых, Апраксиных, Шереметевых, Гагариных, Волконских, Трубецких, Прозоровских и прочих представителей старинной русской аристократии, которые вечными своими претензиями на особую роль и особое место осложняли бы взаимоотношения в полковом обществе. Не было здесь и выскочек гвардейцев, которые, кичась связями при дворе, делали бы молниеносную карьеру.
Здесь чинно, тихо и усердно служило мелкое российское дворянство, малороссийское и польское, не имеющее крестьян. Честные и храбрые люди, но безо всяких амбиций, они начинали службу порой с нижних чинов в этом же полку, по пять-семь лет ходили в корнетах, поручиках, штабс-ротмистрах, жили лишь на жалованье, не имея никакой поддержки от родителей.