С птицей на голове

— Зачем тебе деньги? — удивилась мама.

Пока я поставил на плиту чайник, забарабанил по крыше дождь. Кучи мусора в конце улицы еще дымились — за ночь все небо заволокло, и сейчас, когда начался дождь, прибитый к земле дым нагонял жуткую тоску; тут же затаилось в душе какое-то жалкое предчувствие, будто еще что-то в жизни произойдет; подумалось о любви, и, когда так подумалось, — в доме посветлело, сделалось страшно тихо, а мама прошептала: распогаживается.

Я поспешил на крыльцо; с крыши капало редкими большими каплями, а с той стороны, откуда ветер, в прорехах между туч засквозило голубое небо — и еще острее запахло дымом. И уже не хотелось, чтобы выглянуло солнце; хотелось, чтобы тучи повернуло назад, закружило, — пусть станет еще тяжелее на душе, но в безветрие небо висело над головой — и как-то совсем уж невыносимо долго, так и не сойдя с крыльца, вспоминать детство. Я вернулся, чтобы надеть сапоги и куртку, но пока натянул на ноги сапоги, опять забарабанило по крыше. Больной, я сошел с крыльца и, едва ступив на мокрую траву, почувствовал сквозь сапоги, какая она мокрая.

Казалось, дождь зарядил на неделю, но вскоре перестал. Опять появилось между облаками солнце. Уже не было больше сил ожидать от жизни счастья. Захотелось уйти, чтобы никого вокруг, и разрыдаться, как в детстве, но, когда я уходил из дома, — куда бы ни уходил — на речке, в поле, в лесу, всегда было так хорошо, что я забывал о слезах. Опять черная туча; пока не начался дождь — я поспешил на речку, шагал скорее и оглядывался. Бывает, услышу, а может, почудится вдали крик — и, кажется, — кто-то зовет с того света…

3

Выйдя за калитку, я обернулся. Мама на крыльце все еще стояла и пристально смотрела мне вслед. Я вздохнул и пошел не оглядываясь. Сильный ветер дул навстречу. Он разогнал тучи, и показалось солнце. Обрадовавшись ясному небу, я свернул с асфальта на нашу улочку. Уезжая, я решил навестить дядю Сеню. Еще издали, когда увидел за озером наш дом, где прожил много лет, у меня защемило сердце. Я открыл калитку, отмахиваясь от собак. Мушка виляла хвостом, а ее Бельчик, который родился после того, как я переехал в новый дом, готов был цапнуть за ногу. Я поспешил взобраться на крыльцо. Сразу за порогом, на полу в сенях, громоздились горы грязных тарелок с кружками и ложками. Все двери настежь. Отыскивая место для каждого шага, я прошел в дом. Дядя Сеня выпрашивал у жены деньги на выпивку, а Лялька не давала ему. Не помня себя, он заорал, и Лялька закричала, а я неосторожно повернулся — тут же с грохотом упала на пол со стола крышка от кастрюли и завертелась юлой под ногами. Лялька, оглянувшись, покраснела. Она достала кошелек, бросила мужу несколько бумажек и с плачем выскочила из дома.

Дядя Сеня подхватил деньги и долго не мог успокоиться. Я сразу же увидел по успевшему загореть после больницы лицу, что дядя выздоравливает, и невольно вспомнил, какие у него были потухшие глаза, когда навещал его в последний раз. Однако на сердце у дяди, как и всю жизнь, было тяжело, и, протягивая деньги, вырванные у Ляльки, он попросил:

— Сходи, пожалуйста, за бутылкой.

Меня тронула его дрожь в голосе. Уже давно между нами не было такого сердечного откровения. Он разговаривал со мной, будто я маленький ребенок, но как это было давно, когда он так разговаривал.

— Если пойду сам, — объяснил дядя, — то обязательно встречу друзей и напьюсь, а так один буду из этой бутылочки потягивать целый день — никто и не заметит.

Я вспомнил детство, когда дядя еще не спился. Он часто брал меня с Юлей на речку и ловил руками рыбу. Он выбрасывал ее на берег, а я с сестрой бегал босиком по траве. Каждый день дядя Сеня приносил домой ведро рыбы, однако в любви ему не везло, жизнь не складывалась, и он пристрастился к водке. Дядя часто посылал меня в магазин. Не было случая, чтобы мне, ребенку, не отпустили бы бутылку водки; продавщица, конечно, догадывалась, кому я ее покупаю. Я приносил дяде бутылку, чтобы никто не увидел. Он прятался за сараем, а возвращался навеселе — и я его такого еще больше любил; он спешил открыть душу, и я ему открывал свою.

Но сколько лет прошло с тех пор!.. Я взял у дяди деньги и вышел на улицу. Оглянувшись, как всегда оглядывался на наш дом, я поднялся на горочку. На свежем воздухе так было хорошо, и мне стало так легко, что я снял рубашку. Дядя Сеня открыл окно и вслед крикнул:

— Тебе не жалко своего белого тела?!

Солнце поднялось высоко и обжигало, как летом. Я посмотрел на себя, и мне стало жалко себя. И, когда я принес дяде Сене из магазина бутылку, не выдержал и начал:

— Уже больше не могу! Каждую минуту чувствую, что мама думает обо мне, и ухожу на речку, но если каждый день дождь, а бывает, дождь на целый день или зарядит на неделю, становится невыносимо дома, когда мама, сидя в дождь у окна, только и думает обо мне — и я гуляю, больной, под проливным дождем и купаюсь в сентябре в речке. Это трудно понять, — добавил я, — но, может быть, ты поймешь…

— Неужели, — перебил меня дядя Сеня, — мама желает тебе плохого?