Уже не помню, сколько лет прошло, когда мы встречались в последний раз; наверно, столько — сколько сейчас Ване. Я смотрел на Анечку, узнавал и не узнавал, и она посмотрела на меня, отвела глаза и тут же опять их подняла; смотрит своим ангельским взором — и я вспомнил сестру, которая тоже как ангел и которая может только своего брата полюбить.
Анечка вдруг спохватилась, и я заметил рядом ее маму с мешком яблок от бабушки. То, что я еще хотел сказать, нельзя при маме, и я прошептал:
— А я видел вчера старушку с птицей на голове!
— И мы тоже видели в электричке эту старушку, — подхватила Анечка, и я не могу высказать, как обрадовался от того, что и они увидели птицу на голове.
Но мы не могли больше говорить при маме, и Ваня с крылатой лошадью утаскивал за собой Анечку; не знаю, увижу ли ее еще когда-нибудь, но расставаться не было больно, потому что при случайной встрече слишком много радости…
Я вернулся к сестре домой, а Юля оставила записку:
Шитый оклад с бисером сполз на глаза Богородице; к иконе приложился старик с румянцем на щеках, сразу видно — из деревни, и я невольно подслушал, как он, показывая кому-то на Богородицу, изумился:
На волоске
Навстречу гонят стадо коров, и автобус на мосту остановился. А я опаздывал и, переживая, что Нюся не дождется меня и уйдет, посматривал на часы. Когда стадо прогнали, автобус переехал по мосту через речку, и я увидел из окна Нюсю. Я выскочил на остановке и, подбежав к Нюсе, поцеловал ее.
— Как долго ты ехал, — вздохнула она. — А у меня сейчас урок.
Мы зашли в чайную и сели у окна, чтобы услышать звонок в школе, где Нюся работала учительницей.
— Очень хочу пить, — опять вздохнула она, и я заказал ей два стакана, себе — один, и — по булочке, а потом спрашиваю:
— Как ты?
— Этой ночью — опять…
Я не стал расспрашивать, но поинтересовался:
— Что тебе приснилось?
Тут официантка несет два стакана чая.
— А где еще один? — спрашиваю.
— У меня только две руки, — отвечает. — А булочки еще не привезли.
— Ну, хоть что-то помнишь? — снова спрашиваю у Нюси. — Расскажи…
— Не хочу рассказывать.
— Почему?
— Не хочу.
Я взял стакан, обнял его ладонями и греюсь. Выгля-нул в окно — не везут ли булочки, и вздрогнул от звонка в школе.
— Чего молчишь? — спросила Нюся.
— Если стану говорить — сама попросишь, чтобы замолчал, — объяснил я. — Сколько раз так было.
— Потому что, — заметила она, — говоришь одно и то же. Ну сколько можно?
Официантка принесла еще один стакан чая. Из этого, третьего стакана Нюся отлила мне; а мой чай остыл, и я обрадовался горячему.
В школе опять зазвонили.
— Уже не могу больше, — в который раз Нюся посмотрела на часы. — Не понимаю, зачем мы встречаемся.
Я поспешил расплатиться, и мы вышли на улицу.
— Что ты сказала? — переспросил я.
Дождавшись, пока она пролезет в дырку в школьном заборе, я побрел на остановку. Тут Нюся что-то еще сказала мне вслед из дырки.
— Что? — я оглянулся и, подбежав к ней, обнял ее.
— Ты разве не понял? — повторила Нюся, а я не выдержал и стал целовать ее. — Нет! — сказала она. — На нас смотрят, — спохватилась и опять в дырку.
Я перебежал через дорогу и успел вскочить на остановке в автобус. Люди в нем, конечно, видели, как я целовал Нюсю, и я, чувствуя на себе любопытные взгляды, уставился в окно. Автобус проехал по мосту через реку, а на другом берегу на городском пляже, когда осенью остыла вода и никто не купается, лежали коровы. Стал накрапывать дождик; по реке поплыли расходящиеся круги от капель — и все больше, и все чаще. Город на крутых холмах — автобус то вниз, то едва ползет в гору. Возле почты улицу так и не заасфальтировали; автобус едва не опрокинулся в яме, и многие из пассажиров вскрикнули.