С вождями и без них

Болгарин Джуров, поляк Сивицкий и другие министры, засвидетельствовав положительное отношение своих партий к перестройке, согласились с суждениями генсека по военным вопросам. Положительно откликнулись они и на наше предложение создать постоянный секретариат при штабе Объединенных вооруженных сил Варшавского Договора. Не странно ли: всего лишь через год-полтора начнется спешный вывод наших войск с территорий союзных стран, сам этот союз распадется с неприличной быстротой, а тут ответственные люди, не ощущая подземных толчков, рассуждают о совершенствовании коллективной обороны и даже уславливаются о создании новых ее звеньев? Очень уж похоже все это на поведение героев фильма Стенли Крамера "На последнем берегу": мир уже сгорел в атомной войне, осталась одна Австралия; люди здесь знают, что через несколько недель и до них докатится атомное облако, но делают вид, что ничего не происходит, чтобы не сойти с ума.

Убежден, у всех было предчувствие, что мы находимся на пороге великих перемен, когда утратят свое значение, уйдут в небытие формы жизни, к которым приучено наше поколение. Но пока этот момент не наступил, приходилось жить по старым законам. А кроме того, предчувствие - это всего лишь предчувствие. Никто не мог тогда еще предполагать, что через год с небольшим рухнет Берлинская стена, а с нею придет конец и всему мощному военному кулаку в Восточной Европе, этому опасному и дорогостоящему наследству генералиссимуса, которое мы бережно хранили 45 лет.

Мне пришлось заниматься подготовкой доклада к этой годовщине. По просьбе президента представил обширную справку Дмитрий Антонович Волкогонов, бывший тогда директором Института военной истории. Поделился своими размышлениями Ахромеев. А над текстом работали мы с Валентином Ивановичем Фалиным и Георгием Владимировичем Пряхиным.

Два-три раза сидели в Волынском над докладом и с Михаилом Сергеевичем. При этом открылась неизвестная мне до сих пор черта его натуры. Что он человек неравнодушный, ясно всем, кто с ним общается. Однако я видел в нем больше хладнокровного, рассудочного политика, не предполагал, что он способен так остро чувствовать.

Седьмого мая президент пригласил последний раз пройтись по тексту. Я застал его с покрасневшими глазами.

- Знаешь, не могу читать, комок к горлу подступает. Подумать только, сколько вынес наш народ, как его нещадно мордовали. Революция, индустриализация, коллективизация - все с огромными жертвами, с безумным напряжением. А тут еще такая война! Она ведь и по мне катком прокатилась. С Запада на Восток, потом с Востока на Запад прошли через Привольное немцы. Помню, как мы маялись, как потерянно ждали своей участи, когда наши ушли. После войны отец вернулся потемневший. Мало, редко рассказывал, что ему пришлось пережить. - Михаил Серге-евич помолчал и добавил: - Это всегда со мной.

Я тоже пустился в воспоминания. Рассказал, как пришел на фронт 18-летним. Как в третий раз после Ивана Грозного и Фрунзе брали Крым, освобождали Минск и другие белорусские города, потом Литву, которая теперь опять "бунтует". Разговор переключился на эту жгучую тему, и я в третий раз посоветовал срочно созвать круглый стол республик, чтобы начать разработку нового Союзного договора. Теперь уже ясно, что обойтись одними поправками в Конституции не удастся. Лучше взять инициативу в свои руки, не ждать, пока республики, по литовскому примеру, начнут разбегаться.

- Время еще не созрело, Георгий, - возразил Горбачев. - Я им не могу уступить, - продолжал он, имея в виду притязания Литвы. - Это без меня.

- Без вас никто не сможет решить такую задачу. То есть она все равно когда-нибудь решится, но с кровью.

- Ничего, мы их дожмем, - сказал Горбачев и, махнув рукой, предложил вернуться к докладу.

В последний момент перед выступлением он еще вписывал поправки. Стенографистки приносили перепечатанные страницы, и мы несколько раз переговаривались по телефону - уточняли факты. Цифры потерь в Отечественной войне были разные. Язов дал в интервью "Правде" примерно 27 миллионов, Волкогонов называл, 26-28, Госкомстат - 26 миллионов 236 тысяч. В конце концов решили назвать 27, чтобы не расходиться с военными. А то получалось неприлично - за два дня две цифры.

Однако Михаил Сергеевич все-таки выкинул кое-что, чем я дорожил. Мне не сказал, зная заранее, что буду уговаривать оставить. Это о том, что большие арсеналы всегда искушают применить оружие и что Венгрия 1956 года и Чехословакия 1968-го, да и наша военная экспедиция в Афганистан - все это метастазы той большой войны. Черканул он и идею Фалина - предложить немцам заключить в 1991 году, в год 50-летия нападения Германии на Советский Союз, советско-германский договор. Взяли верх осторожность, нежелание пугать американцев призраком нового Рапалло, хотя я полагал, что это не повредит, чтобы не слишком своевольничали.