С вождями и без них

Отец мой тоже учился в Санкт-Петербурге. Они снимали комнату с братом Гришей, которая стоила недешево. В Питере, по его словам, уже тогда отношение к южанам было настороженное, можно было встретить объявление: "Сдается комната. Евреев и кавказцев просят не беспокоиться". Для провинциалов, привыкших к строгим нравам, столичная жизнь представляла много соблазнов. Выдаваемые дедом деньги на жизнь и учебу прокучивались быстро. Несколько дней жили за счет старшей сестры, потом и она снимала их с довольствия. Оставалось обратиться за кредитами к банкиру-армянину, который должен был, по поручению родителя, субсидировать их в крайнем случае.

Устроили совет и решили, что нужно подъехать к его дому с шиком. На последний рубль наняли извозчика в двухстах метрах от банкирского дома. Подлетев, нарочито замедленно рассчитывались с кучером, чтобы быть увиденными хозяином. Тот действительно увидел или ему доложили. На просьбу о займе сказал:

- Раз вы разъезжаете на рысаках, чего сам я не могу себе позволить, то, видимо, не бедствуете. Вот когда действительно не на что будет хлеба купить милости прошу, приходите, помогу.

Когда грянула революция, отец вызвался добровольцем в красную дружину. Надел повязку, получил винтовку, с которой не знал, как обращаться, под командой матроса-балтийца ходил арестовывать какого-то генерала. Генерал был явно раздосадован, увидев, что за сопляк будет брать его под стражу. Подошел к отцу.

- Студент?

- Да.

- Вам бы учиться, а не в солдатики играть. В руках у вас, молодой человек, не шампур для шашлыка, а боевая винтовка. Ее надо держать прямо.

- Ну, ну, не трожь юнца, - вмешался матрос. - Научится.

Учиться военному делу отцу не пришлось, в Красную Армию его не взяли. Видимо, он принадлежал к той части интеллигенции, которая приняла новый, революционный порядок без особого восторга, но и без враждебности, просто как реальность, к которой нужно как-то приспособиться. В Петрограде было голодно, пришлось возвращаться домой. А там - коммуна, мусаватисты, дашнаки, англичане, турки. Вспышки хаотических военных действий без четко обозначенной линии фронта - от того еще более тягостных для населения, не знающего, откуда ждать спасения. Необходимость, едва устроившись, бежать от резни, оставляя на разграбление жилье и имущество.

Когда после всех этих мытарств установилась твердая власть, отец обзавелся семьей и устроился в адвокатуру в Махачкале. Дипломированных юристов в Дагестане насчитывались единицы, он был неплохим оратором и участием в нескольких крупных процессах составил себе имя. В 20-е годы газеты щедро отводили полосы для отчетов о судебных заседаниях, особенно имевших воспитательное значение. Целую неделю сообщался в подробностях, с изложением выступлений прокурора и защитника, ход процесса над 13 милиционерами, которых обвиняли в изнасиловании и убийстве горянки, задержанной по подозрению в воровстве. Всем 13 был вынесен смертный приговор. Обжаловав приговор, отец сумел доказать, что его подзащитные не принимали непосредственного участия в убийстве. Верховный Суд СССР заменил казнь различными сроками тюрьмы. "Рейтинг" отца после этого пошел в гору, у него не стало отбоя от клиентов.

Начинала налаживаться в дагестанской столице и культурная жизнь. Родители регулярно посещали театр, у нас собиралась компания: завсегдатаи - врач Клычев, юрист Коркмасов - после "пульки" засиживались за бутылкой вина, обсуждали мировые события. Тогда я впервые услышал и запомнил имена: Сталин, Молотов, Гитлер, Геринг, Чемберлен, Рузвельт, Барту...

Несмотря на относительное материальное благополучие, родителей потянуло к близким. Обменяли трехкомнатную квартирку в Махачкале на одну комнату в Баку. Отец устроился в юридическую консультацию, мама вносила свою долю в семейный бюджет, работая секретарем-машинисткой.

Политических разговоров в доме у нас не вели. Если говорили о чем-то отец с матерью на эти темы, то шепотом, чтобы не слышали мы с сестрой. Человек он был законопослушный, принимал власть во всех ее проявлениях как неизбежное зло, с которым нужно мириться. Чтобы не мозолить глаза дворянским происхождением и не попасть под классовую чистку, стал вместо МеликШахназарян писать в паспорте просто Шахназаров.

Однажды я застал его врасплох за странным занятием. Возвращаюсь из школы, смотрю, сидит у печки, держит в руках прекрасно изданную "Историю гражданской войны", вырывает лист за листом, бросает в огонь и печально смотрит на пламя. Не знаю уж как, то ли по радио, то ли в газете сообщили, что все, кто приобрел эту книгу, должны ее сдать. Отец предпочел сжечь, сочтя, что, если пойдет сдавать, сам факт ее приобретения может быть поставлен ему в вину. Он не стал объяснять мне, что книгу велено изъять из-за "троцкистского содержания", да я бы и не понял. Помню только, у меня остался неприятный осадок из-за самого факта. Не мог понять, как можно сжечь книгу.