Сад

Виноград, после яблони, был второй мечтой здешних садоводов. Многие опытники привозили южные сорта, урожая же никто не собирал. Но опыты продолжались с настойчивостью и верой в успех. По заданию Мичурина, в Уссурийской тайге было найдено несколько разновидностей дикого винограда. На опытной станции в Приморье его скрестили с выносливыми культурными сортами. В середине тридцатых годов один из молодых сотрудников Петренко привёз сюда саженцы гибридов и заложил виноградник. Лозы росли буйно, но оставались бесплодными. У Арефия Константиновича, занятого созданием новых сортов яблони и многочисленных ягодников, не доходили руки до винограда, а молодой сотрудник, потеряв надежду на успех, занялся другим делом. Виноградник превратился в дикие заросли. Дорогин знал об этом и, по своей несдержанности, при каждой встрече подогревал Петренко ехидными вопросами. Сейчас он напомнил, что яблоня тоже долго не давалась сибирякам, но постепенно покорилась. И к винограду, вот так же, люди найдут подход.

— Значит он у вас всё-таки произрастает? — заинтересовался профессор.

— Есть бесплодная смоковница.

— А в чём причина неудачи? Подмерзает?

— Под обильным снежным покровом, при талой земле, выпревают плодовые почки.

— Так, так. Обязательно покажите!

Петренко промолчал.

После обеда он повёл гостей на участок смородины. Обычно равнодушный к ягодникам, Сидор Гаврилович долго ходил среди зарослей и расспрашивал об урожае, о количестве сахара и кислоты в ягодных соках. Под конец он настойчиво спросил:

— А где же настоящий-то виноград?

— Недалеко… Но там и показывать нечего…

Виноград расположился рядами по солнечному склону. на который несколько лет не ступала нога человека. Побитые заморозками, бурые листья терялись среди зарослей полыни да лебеды. У Дорогина вырвался упрёк:

— Не хватает дурману!..

Сидор Гаврилович ногами ломал сорняки; наклоняясь, отыскивал лозу за лозой и присматривался к молодым побегам. Арефий Константинович молча шёл за ним. Девушки приотстали у начала зарослей. Тыдыев брёл стороной. Ему было стыдно за станцию: смирились с неудачами, махнули рукой, позволили одичать единственным в крае посадкам редкого растения! И он, Колбак Тыдыев, не побывал в заброшенном винограднике, не поинтересовался…

В середине зарослей профессор остановил Арефия Константиновича:

— Так говорите, под обильным снеговым покровом выпревают плодовые почки? А вы не пробовали оставлять лозы на зимовку в изолированной воздушной среде?

Тыдыев, не утерпев, перепрыгнул через лозу и спросил профессора, как он представляет себе эту среду.

— Вкопайте столбики, натяните проволоку и оставьте лозу на зиму в таком положении, чтобы она не соприкасалась ни с землёй, ни со снежным покровом.

У Тыдыева, словно у охотника после редкой добычи, посветлело, согретое глубоким волнением, скуластое лицо, засияли глаза. Глянув на него, Дорогин вспомнил свою молодость, высокий горный хребет, стелющийся кедр под снегом…

«Колбак — хороший парень!.. У него — всё впереди…»

Петренко, глядя на Тыдыева, тоже вспоминал свою молодость, ту счастливую пору, когда зарождаются первые светлые дерзания, оставляющие след во всей жизни.

А Сидор Гаврилович про себя с удовлетворением отметил, что вот он, специалист по яблоне, впервые вторгся в смежную область знаний и, кажется, не зря…

Глава пятнадцатая

1

Не прошло и десяти дней как ненастье вернулось. Серые тучи, плотные, как войлок, казалось, навсегда повисли над сырой землёй. Исчезли горы, задумчиво притихли деревья, поблёкла полёгшая пшеница. Ветер позабыл этот край, и мелкие капли дождя сыпались отвесно.

Из города прибывали всё новые и новые группы рабочих спасать урожай. Тут были и пожилые, бывалые люди в добротных охотничьих сапогах, и девушки в лёгких тапочках. В полевых станах не хватало мест на нарах. Приходилось размещаться в соломенных шалашах.

Страдные работы не прекращались даже в проливные дожди. Промокшие до нитки люди жали и косили хлеб вручную.

Дождавшись просвета, вступала в дело вся могучая техника.

От комбайнов тяжёлое, набухшее влагой зерно лилось мощными потоками, и бригадиры хватались за головы: в ворохах грелась пшеница, прорастал овёс. Приходилось всё отправлять на зерносушилку. Она уже давно захлёбывалась. — за сутки успевала просушить каких-нибудь семь тонн, а на тока поступало в десять раз больше. Высокие вороха становились похожими на курящиеся сопки.

Кондрашов, небритый, с красными от бессонных ночей глазами, в мокром, забрызганном грязью плаще, примчался в контору с новостью:

— Говорят, Забалуев сушит хлеб на печах! — выпалил с порога. — Сто дворов — сто центнеров в сутки! Вот бы нам попробовать!..

— Боюсь — куры по дворам разжиреют, — сказал Шаров. — Зерно, сам знаешь, сыпучее…

— У хлеба и крохи.

— А надо — без крох.

— Да я развезу по таким семьям, где сберегут всё до зёрнышка. Даю слово.

— Ты веришь, а другие будут подозревать… Нет, выход надо искать в ином.

— В чём?

Шаров задумался.

— Не знаешь, — упрекнул Кондрашов. — И я тоже не знаю. Никто не знает. А хлеб горит…

Он подбежал к барометру и постучал пальцем по стеклу.