Сад

Ворота распахнулись, и в сад вошло два грузовика с высокими тентами из зелёного брезента. Они двигались медленно, боясь зацепить ветки деревьев, смыкавшихся над аллеей. Когда остановились против дома, из кабины передней машины выпрыгнул сухонький, быстрый на ногу, остроносый человек в очках, с полевой сумкой на одном боку и биноклем на другом. Это был Григорий. Сняв порыжелую фуражку, он расцеловался с отцом, с сестрой, пожал руку Векшиной и, повернувшись, представил своих спутников по экспедиции, уже успевших спуститься на землю из обоих фургонов.

— Сад поднялся! Похорошел!.. — Григорий направился к высоким и раскидистым деревьям маньчжурского ореха, продолжая про себя: — «Тут садили всей семьёй. Аллею наметила мама. От дома до реки… Отец копал ямки, я подносил малюсенькие саженцы. А теперь… Глянешь на вершинки — фуражка валится! Вон — орехи!»

Вспомнилось: из орехов, собранных здесь, уже выращены молодые деревца в ботаническом саду, в горзелентресте. Скоро они украсят улицы и бульвары сибирских городов. Мамино наследство! Григорий потрогал перистые листья. Здесь прошло его детство, промелькнула юность. Здесь пробудилась любовь к садам и лесам. И у Витюшки — искра отсюда…

Путешественники отправились на реку, чтобы смыть с себя дорожную пыль. А потом, сопровождаемые Трофимом Тимофеевичем и Векшиной, пошли осматривать сад.

Григорий пошёл один; останавливаясь возле высоких деревьев, вспоминал: когда-то они были ему по плечо. Вот клумба. Такая же, что была при маме… Сорвал белую астру и направился к сопке над рекой, где была могила матери и где росли кедры, привезённые отцом с далёких склонов горного хребта.

Вера и Витюшка сидели в беседке. Мальчуган торопливо, как бы захлебываясь радостью, рассказывал о бесчисленных зверьках и птицах, добытых двумя зоологами, о ночёвках у костра, о реках и озёрах, обо всём, что ему посчастливилось видеть на большом пути экспедиции.

Потом он вдруг затормошил свою собеседницу:

— Тётя Вера! А, тётя Вера! Ты удода видела?

— Удода? — Она задумчиво улыбнулась. — «Удод гукает к несчастью», — повторила старое поверье.

— Отгукал! — рассмеялся Витюшка. — Шкурка — мне на чучело. Видела?

Нет, она не видела.

— Эх, ты! На такую птичку не посмотрела! — безнадёжно махнул рукой Витюшка. — А сама каким-то старушечьим сказкам веришь. Смешно!..

— Да это к слову пришлось. — Вера похлопала племянника по плечу. — Ты будешь орнитологом?..

— Садоводом! Как деда. А птиц изучать тоже интересно. Друзья садов! Знаешь, у меня есть шкурка одной птички. Забыл как по-латыни называется. Такая серенькая. Походит на дятла. Короедов выклёвывает.

Из глубины сада возвращались путешественники. Трофим Тимофеевич приотстал от них, чтобы потолковать с Векшиной.

— Слышали, приглашают с собой? Дорогу им показать. Да меня и самого тянет в горы.

Старик не договорил, но Софья Борисовна и без того поняла, что ему, более всего, хочется поехать в горы с внуком. А мальчугану тоже интересно. Да и экспедиции — на пользу. И она сказала:

— Поезжайте. Забалуеву я скажу, чтобы не препятствовал. А в саду управится Вера. Вот так!

Два автомобиля с тентами из зелёного брезента мчались по тракту к горам. На переднем, возле шофёрской кабинки, сидели — лицом вперёд — четверо: слева — почвовед Забережный, молчаливый человек с коротко подстриженными сивыми усиками, справа — зоолог Кудрин, бронзовый от загара, тонкий и жилистый, как травяная дудка — медвежье ухо, а в середине — Трофим Тимофеевич с Витюшкой. Тёплый ветер, врываясь под брезентовый тент, трепал бороду деда и выжженные солнцем вихры внука.

В прежнее время на месте гравийного шоссе извивалась едва проезжая просёлочная дорога. По ней вот в такой же погожий день Трофим Тимофеевич вёз в горы профессора Томского университета. Профессор ехал посмотреть его случайную находку.

— Спервоначала я даже не знал, как те деревья называются, — рассказывал старик своим спутникам. — Привёз домой листочек. Жена глянула и вся посветлела, будто встретилась с подружкой. Детство своё вспомнила, российские леса! Отправили мы листочек в конверте… Вот профессор-то и примчался: «Где растёт? Показывайте».

Дорога вонзалась всё дальше и дальше в горы. У едва заметного просёлочного своротка Григорий остановил машину и выпрыгнул из кабинки, чтобы поменяться местами с отцом. Витюшка приуныл, хотя и понимал, что никто, кроме деда, не сможет показать шофёру дорогу в заповедные леса.

Трофим Тимофеевич сел в кабину, и машина, осторожно переваливаясь с камня на камень, как бы прощупывая ненадёжную тропу, двинулась вверх по долине. Следом шёл второй фургон…

Слева — река, справа — река. Одна, белая — с ледников, другая, малахитовая — из горного озера. Между ними — зелёный клин незнакомой рощи!

Раздвигая руками ветви молодых деревьев, Трофим Тимофеевич шагал к слиянию рек. Тронутая ранними горными заморозками и начинавшая желтеть, густая листва шумела над головой, закрывая небо.

Вскоре вышли на стрелку. Там, как будто в дозоре, замер старый кедр. Перед ним — молодая поросль липы.