Сад

— Пустым-то дуплом на земле торчать тоскливо. Это каждая баба скажет, в коей сердце есть. Без детей-то зачахнуть можно. Осенний ветер подсекёт, как сухую дудку, снегом забросает — и всё с концом: ни следочка, ни росточка не останется… А ему, окаянному, слышь, робёнка не надо! Ты подумай! — Фёкла хлопнула тяжёлыми ладонями по коленям. — Что у него в груди-то? Одно слово — чёрная головешка!.. Вот и начались у них потасовки. Лизаветушка не уступила, — мой характер показала, — и я хвалю доченьку за это. Теперь ходит в тягости. А маленький появится — куды с ним? Не на колёсах же его выкармливать? Робёнку спокой нужен. А ты сама, девуня, знаешь, свадьбу сыграли честь-честью. На Лизаветушке ни пятнышка, ни пылинки не было, — сидела возле него, как черёмушка в цвету! Свата мы уважили по-хорошему, — наутро огуречным рассолом отпаивали. У них тоже погостились славно. Молодым только жить бы да радоваться. В мире да в согласии. Так нет, долдон заставляет краснеть Макарыча. Ты подумай, живут незарегистрированные! Записаться-то надо было сразу. А он всё — завтра да послезавтра, давайте отгуляем сперва. Мы поверили, как честному человеку из такой хорошей семьи…

Вере хотелось напомнить, что у рассказчицы в ту пору была одна забота — заманить жениха да породниться не с кем-нибудь другим, а с самим Сергеем Макаровичем! Но Фёкла, как бы почувствовав это, заговорила быстрее:

— Так и сейчас они — два кола, каждый на особицу, никаким пояском не связанные: жердь не положишь — ограду не загородишь, — семьёй не назовёшь. Лизаветушка в письме пишет: недавно приступила к нему: «Пойдём в ЗАГС». А он, знаешь, что ей бухнул в ответ? «Я, говорит, не хочу паспорта марать». А?! Ты подумай только! Как у него язык не отвалился на этом слове?! Я с письмом — к свату: «Вот полюбуйся на сынка!..» Макарыч аж позеленел. Раскричался так, что я боялась — сердце у него лопнет. Што, говорит, я с ним, обормотом, поделаю? Кулак-то, говорит, у меня вот какой, не то что рёбра — камень раздробит, но ведь рука-то короткая — не достанешь. А Матрёна Анисимовна вся слезами изошла. И я с ней наплакалась…

Фёкла подняла уголки серенького ситцевого платка и утёрла глаза; вздохнув, сказала:

— Я ведь к тебе, девуня, с докукой пришла: напиши ты мне заявленье, сделай милость. У тебя и грамота вострая, и рука счастливая…

— Сейчас напишу. Вот только схожу в папину комнату за хорошей бумагой.

Скрипунова шла по пятам и рассказывала о налоговой переписи. Такой-то член комиссии, меряя огороды, будто-бы у своих знакомых подсчитал не все метровки, у такого-то поросёнок «провернулся», у соседки овца неспроста не попала в учёт. Соседка будет платить налога меньше, чем они, Скрипуновы, а ведь все знают, вон как выручается на луке да на помидорах!..

— Вы о себе говорите, — наконец-то удалось Вере приостановить рассказчицу и самой сесть за стол.

— Я и подвожу разговор к своему двору, — сказала Фёкла, садясь по другую сторону.

Терпеливо слушая её, Вера изредка записывала на бумажке отдельные слова, которые, по догадкам, могли пригодиться для заявления.

Сгустились сумерки. Пришлось зажечь лампу. А Фёкла всё говорила и говорила, возмущённо похлопывая ладонью по столу. Постепенно выяснилось, что в её огороде комиссия намерила двадцать пять соток сверх того, что разрешено колхозным уставом.

— Обложили, как единоличников. Чуть не три тыщи рубликов! Где такие деньги взять? На чём выручиться?.. Доведётся Красулю забить и мясо на базар везти. А ведь подумать надо: коровушка — со двора, беда — на стол. Внучонок без молочка-то захиреет…

Вера вскинула на рассказчицу удивлённые глаза:

— Так разве Лиза приедет?

— Не будет же она там маяться с робёнком на руках. Хоть и отрезанный ломоть, а все хочется поближе к караваю. Неужели ты, девуня, не поняла, к чему я клоню? Слова-то у меня все простые. Так и напиши: прошу сбавить налог, а огород разделить пополам и записать на две семьи. Ежели не поняла, то я сызнова…

— Поняла, всё поняла. Вы теперь помолчите.

Отбросив испорченный лист, Вера взяла чистый и начала писать быстро-быстро, чтобы закончить до прихода гостей.

6

— Дали нам урок! И во-время! — вспоминал Штромин о собрании, идя, вместе с Бобриковым и Векшиной, к Дорогиным. — В председатели колхозов надо выдвигать сильных работников из районного актива, лучших агрономов.

— Уже собираешься всё менять по-своему? Быстрый! Ну, что же, проси, — Векшина кивнула на Бобрикова. — Может, тебе в район откомандируют половину аппарата краевого сельхозуправления?

— Откровенно говоря, я бы и сам не прочь… — отозвался Пётр Ксенофонтович.

Во время ужина, разливая чай, Вера ждала, что Векшина расскажет о собрании в Луговатке. Интересно, как там?.. Прошёл ли садовод в правление?.. Но Софья Борисовна за весь вечер даже не упомянула о луговатцах. Она разговаривала с Бобриковым:

— Редко ты заглядываешь в наши колхозы.

— Они у города — под боком.