Сад

— Там есть у меня заветная берёза — высокая, сучья — во все стороны, как шатёр, — вспоминал Трофим Тимофеевич. — Бывало, косачи рассядутся — черным-черно. Выстрелишь — нижний валится, а верхние посматривают: «Ко-ко-ко», — будто очереди ждут. Только бить надо наверняка, чтобы камнем падал. А ежели крыльями захлопает — всех вспугнёт… Я там сбивал по два десятка в зорю!..

— Поедем завтра! — неотступно звала Вера. — Я всё приготовлю. Патроны помогу зарядить…

Они выехали в полночь и ещё до рассвета прибыли на место. Трофим Тимофеевич не был там лет пять. С тех пор маленькая берёзовая рощица, которую все звали Круглым колком, до неузнаваемости изменилась. Старик долго бродил по ней; в темноте раздвигая руками ивовые кусты и мелкую берёзовую поросль, искал своё любимое дерево.

— Однако, извели берёзу. Самую лучшую. Дровосеки окаянные! Вот здесь стояла. Где-то здесь.

Все высокие деревья исчезли, и рощица казалась подстриженной, бедной.

— Верунька, ищи пенёк.

— Зачем тебе он?

— Ищи. Вырастить дерево не хотят, а рубить горазды.

— Не этот? — спросила Вера, наткнувшись на высокую гнилую уродину с мокрыми грибами-трутовиками. — Погляди.

Отец ощупал пенёк.

— Зимой свалили белую красавицу, по глубокому снегу. Вон какую дылду оставили на съеденье закорышам, дятлам на забаву. Ай-яй-яй!

Под ногами похрустывала сухая чаща. Трофим Тимофеевич смастерил из неё шалаш. Вера вырубила шесты-подчучельники, влезла на прямую, как свечка, берёзу и подняла на шестах чучела так высоко, что они колыхнули самые верхние ветки, едва заметные на фоне темносинего неба.

— Ты — как заправский охотник! — сказал отец и, зарядив ружьё, скрылся в шалаше, а Вера, отправившись загонять тетеревов, исчезла в полумраке.

Небо посветлело, и вершинки деревьев теперь были ясно видны через маленькие окна в шалаше.

За опушкой рощицы начиналось поле, щетинившееся бурой стернёй недавно убранной гречихи. Она, как всякая гречиха, конечно, созревала недружно, раннее зерно осыпалось, и тетерева, наверняка, прикормились на этой полосе. Дорогин посматривал туда — не покажутся ли где-нибудь на земле или на кучах соломы живые чёрные точки. И вдруг он заметил — по борозде, низко пригибаясь, подкрадывается охотник в сером ватнике. Знать, очень хорошо Верунька поставила чучела, если их принимают за живых косачей! Пусть подбирается дуралей! Когда подползёт на выстрел, Трофим Тимофеевич громко кашлянет, а потом высунется из шалаша и поклонится:

— С добрым утром, промысловичок! Не заполевал петушка?..

Охотник подходил всё ближе и ближе. Вот, опустившись на колено, приготовился к выстрелу… Но в это время на вершинке берёзы, где чернели чучела, незнакомо захлопали большие крылья. Ястреб-тетеревятник! Вонзив когти в чучело, он бил крыльями по веткам и пытался оторвать «добычу» от подчучельника. И ему, взъерённому голодом, удалось сделать это раньше, чем Дорогин успел просунуть ствол ружья в одно из окон.

«Унесёт, мерзавец! — закипел он. — Изорвёт когтями, сдуру расклюёт в клочки!..» Позабыв о боли в суставах, выскочил из шалаша и, прихрамывая, выбежал на опушку:

— Брось, окаянный!.. Брось!..

Охотник вскочил на ноги и выстрелил. У тетеревятника подломилось крыло. Перевернувшись спиной вниз, он падал на землю. Обронённое чучело, туго набитое мхом, грохнулось раньше его.

— Молодец, парень! — крикнул Трофим Тимофеевич. — Метко бьёшь!..

С разных сторон они одновременно подошли к сражённому хищнику и, глянув друг на друга, разулыбались.

— Да это вот кто!.. — воскликнул Дорогин. — Здравствуй, Василий! — Похлопал его по плечу. — Глаз у тебя зоркий, руки быстрые!

— Не смейтесь, — смущённо попросил молодой охотник. — К чучелам подкрадывался!

— Это со всяким может случиться… — Трофим Тимофеевич носком сапога шевельнул мёртвого ястреба. — Даже не трепыхнулся — камнем рухнул.

Бабкин осмотрел чучело. Через дыры в чёрной ткани высовывался мох.

— Запоздал я с выстрелом. Вон как изорвал проклятый!..

— Ничего, одну осень послужит. Не тужи понапрасну.

Они направились к берёзовому колку.

— Ты что же, Василий, к нам глаз не кажешь? — упрекнул Дорогин парня. — Другие садоводы приезжают, даже из соседних областей, а ты… Загордился, что ли? Или обиду какую на меня имеешь?..

— Никакой обиды, Трофим Тимофеевич! Да я бы с радостью… — У Бабкина осекся голос. Парень опустил голову и неловко пробормотал: — Но как-то вышло так. Неладно всё…

— А ты делай ладно. Добро, что охота свела, хоть на этих полях…

— Я и на ваши пашни захаживал. Случалось…

— Вон что?! — шутливо взъершился старик. — Однако, бить тебя надо. Косачей наших постреливаешь, а в сад в гости не заходишь. Обегаешь. Что худого сделали тебе?

— Да что вы! Худого… Я так…

— Что «так»?.. Непорядок это. Небось слышал, я еле-еле дух переводил? Одним ноготком за жизнь зацепился, думал — не удастся выкарабкаться… Лежал и тревожился о своём деле: тесто заквасил, а хлеб выпечь не успел. Кто будет хлебопёком? Кому передать всё с рук на руки, чтобы для народа польза осталась?

— Рано думаете о замене. Вам надо жить да жить.