Сад

Поёживаясь то ли от сырого ветра, налетевшего с полей, то ли оттого, что начинала знобить неведомая хворь, Вася уходил всё дальше и дальше от Круглого колка. Чтобы не помешать работе загонщицы, пробирался по опушке леса, заросшей мелким сосняком. Прошумела над головой ещё одна стайка, а потом всё затихло: ни свиста птичьих крыльев, ни шороха шагов не было слышно, — разминулись незаметно для обоих. Сейчас загонщица уже дошагала до колка, поговорила с отцом и пошла ко второму шалашу, чтобы объяснить свою незадачу и отправиться загонять птичьи стаи с другой стороны, тоже вдоль опушки леса. Да, так и есть, — вон опять послышались выстрелы. Всё там же. Стреляет один Дорогин. Ну, достанется загонщице на орехи! А она и не виновата, — вторые-то чучела, наверняка, поставлены неумело, не видны тетеревам. к тому же ветерок отбивает птицу от кромки бора. Настоящий охотник мог бы уже разобраться в пролётных путях и переменить место.

Всё же Вася присматривался — не мелькнёт ли где-нибудь шаль или краешек юбки, раздуваемой ветром. И опять он, незаметно для себя, разминулся с загонщицей.

Солнце поднялось высоко над Чистой гривой, с минуты на минуту прекратится лёт, тетерева, успев набить зобы гречихой и серёжками берёзы, попрячутся в чащу на дневной отдых. Старый охотник вот-вот снимет чучела… Надо бы застать его на месте. Проститься с ним, пока он там один.

Бабкин не опоздал. Но он вошёл в Круглый колок в то время, когда шевельнулось и полетело вниз, вместе с шестом, первое чучело.

Трофим Тимофеевич встретил парня усмешкой:

— Ты что же, решил откормить тетёрок? Не спугнул ко мне. Всё утро здесь на гречихе паслись…

Вася не слышал его слов. Слегка приподняв и раскинув руки, он смотрел на берёзу. Чучела снимала сама загонщица, лёгкая в движениях и, как прежде, тоненькая, даже в ватной стёганке. Вера! Верунька! Кремовый — с яркими маками по углам — полушалок свалился ей на плечи, из-под него виднелись косы.

Услышав, что отец с кем-то разговаривает у шалаша, Вера глянула туда. Тонкий сук, на который она опиралась ногой, погнулся, мокрая подошва сапога сорвалась, и девушка, обняв гладкий ствол берёзы, скользнула вниз.

— Ой! — вскрикнул Вася и бросился к дереву, чтобы подхватить её.

Но она уже стояла на ногах и размахивала руками, словно хотела стряхнуть боль.

— Ладони… да? Кожу содрала?! — всполошился Вася. — Перевязать бы чем-то…

— Ничего. Только обожгло немножко…

Он забыл о последней тяжёлой встрече в городе и обо всём, что передумал после неё. Горячее чувство снова взбурлило в нём. Так бывает с родниками: подмытый бережок вдруг завалит источник, глина ляжет необоримой грудой, но чистая, искрящаяся вода сильней всего, — она снова пробьёт себе путь, раскидает, размечет все преграды, и родник заиграет, заструится с новой силой, превосходящей прежнюю…

Вера была та же, что и в первую зиму, только между бровей раньше времени пролегла чёрточка — свидетельница раздумья. Но глаза впервые были такие жаркие, такие чистые-чистые, и распахнуто улыбались.

Вася тихо молвил:

— Зря лазила… Я снял бы чучела.

— Ты… ты где-то заблудился.

— Я ходил… искал…

— Мы уже хотели тебя разыскивать. Папа… и я…

«Вдвоём они здесь?!. Вот хорошо!.. А тот?..»

По тени, набежавшей на лицо парня, Вера поняла его думы и, в душе пеняя себе за всё, тоже умолкла; ждала, что он первым продолжит разговор. О чём угодно, только бы не молчал…

А в его памяти опять возникла городская улица, Сёмка Забалуев с покупками возле ходка, в котором сидела Вера… Вспомнив самое тяжёлое в жизни, Вася выпустил её руки. И тут же пожалел об этом.

«Может, пришёлся не ко двору?.. Тогда и… поминать нечего…»

Трофим Тимофеевич собирал добычу в мешок. И Вера тоже занялась подборкой. Молодой охотник стал помогать им.

— Своих-то не забудь, — напомнил ему Дорогин и вдруг добродушно рассмеялся: — За разбитое чучело не высчитываем: ястреб виноват больше, чем ты… Ничего. Верунька починит.

Бабкин не подымал глаз: тоже охотник — чучело изрешетил!

Трофим Тимофеевич подал ему из своей добычи двух самых крупных чернышей:

— Этот — истребителю хищников. А этот — загонщику.

— Нет, нет… Не надо. Какой я загонщик. Не возьму.

— А вот попробуй не взять! — Вера повернулась к парню, притихшему от её слов, развязала рюкзак у него за спиной и уложила косачей. — Дома всем скажи: от папы и от меня подарок!

— Всех-то у меня — одна мать.

— Одна… мама, — поправила девушка тихим, западающим в сердце голосом и, глядя в глаза Васи, прошептала: — У нас с тобой — поровну. Хотя, ещё Кузьмовна…

— Да?.. Только?

— Только… Без всяких перемен.

Вася схватил Веру за руки повыше кистей и приблизил к себе. Она молча смотрела на его доверчивое, согретое радостью лицо, на котором всё-всё, даже эти синие брызги — следы порохового ожога, всё было милым, дорогим.

Они не заметили, когда отец с чучелами подмышкой, с охотничьей добычей в мешке ушёл за кусты, где стоял конь.

Парень тронул уголок полушалка, слегка колыхавшегося на груди у девушки.

— Незабудка!..

— Что ты! — улыбнулась Вера. — Алое спутал с голубым, маки — с незабудками.

— Я тебя так зову… И если бы ты знала…