Сад

Капе хотелось познакомить Бабкина с мужем, стоявшим неподалёку, в кругу работников опытной станции, а потом указать на его стенд: «Погляди, какой виноград вырастил мой Тыдыев! Полюбуйся!..» Но её насторожил и обидел хмурый васин холодок, — того и жди, при муже назовёт беглянкой да и его заденет каким-нибудь недобрым словом, — и она решила предварительно объясниться с ним:

— Чего ты, бригадир, дуешься на меня? — спросила вполголоса. — Я перед тобой ни в чём не виноватая. Ты, наверно, знаешь…

— Знаю. Всё знаю! — громко перебил Вася. — Вовка дома по тебе истосковался. А ты даже не спросишь, как там парнишка у бабушки живёт.

Капитолина позеленела. Дёрнул его дьявол за язык ни раньше, ни после! Рассердился на что-то и бухнул про Вовку да так громко, что муж не мог не услышать Вон насторожился, вытянул шею, как разбуженный гусак. И уже не слушает никого из своих собеседников.

— Опять ты о Вовке! И чего неймётся человеку? — зло спросила она. — Кем парнишка тебе доводится?

— Просто так. К слову пришлось… Мама-кукушка!..

Фыркнув, Капа отбежала от него. Она спешила затеряться среди посетителей выставки. Но её окликнул скуластый парень с растревоженными чёрными глазами, и, вслед за этим, Вася услышал упрёк:

— Что за Вовка такой? Почему сама не сказала? Хотела обмануть?..

Они отходили в сторону от людей.

— Нет, не собиралась… Думала только… — начала сбивчиво объяснять Капа, но Тыдыев перебил:

— Худо думала! Совсем худо!..

В это время распахнулись две двери, и пронзительный звонок стал настойчиво сзывать всех в зал. Раздражённое объяснение Капы с мужем потонуло в сутолоке.

Увлекаемый людским потоком, Вася вдруг заметил в коридоре, который вёл к выставке, белую бороду. Наконец-то, приехали его родные!..

Вслед за Трофимом Тимофеевичем незнакомые люди несли ящики с яблоками. Но Веры не было видно. Где же она?

Вася оглядывался до тех пор, пока его не втолкнули в зал заседаний. Он даже не заметил, что следом за ним та же людская волна внесла Капу…

3

В президиуме — секретари обкомов и крайкомов, председатели облисполкомов… Приятно, что совещанию придаётся большое значение. Одна обида у Васи — опоздал Трофим Тимофеевич. Вон пустой стул: для него приберегают!

На трибуну взошёл профессор Желнин. В начале доклада напомнил о прошлом:

— Сибирь и сады — это звучало странно и казалось несовместимым. Какие могли быть сады в краю горя и слёз, каторги и ссылки?

Ещё недавно Вася говорил себе, что будет записывать всё интересное, что услышит на совещании, но сейчас даже забыл достать блокнот. Сидя возле прохода, в верхнем ряду полукруглого зала, он держал левую руку на пустом кресле, а взгляд нетерпеливо перекидывал с одной двери на другую. Вот-вот приоткроется половинка, и в зал бесшумно войдёт Трофим Тимофеевич, а за ним… Узнать бы заранее — через которую дверь? Через ту или через эту?..

— Шея не болит? — спросила Капа, не сдерживая язвительной усмешки.

Вася покосился на неё. Зачем она села рядом? В отместку, что ли? Подошла и потребовала: «А ну-ка, бригадир, подвинься!..» Слева оказалось ещё одно свободное кресло, которое можно было приберечь для Веры, и Вася уступил своё место Капе.

Между тем, профессор продолжал:

— Лишь на рубеже двадцатого века появились кое-где такие напористые опытники-мичуринцы, как Дорогин…

Бабкин развернул блокнот, и под карандашом зашуршала бумага. О Трофиме Тимофеевиче надо записать всё, до последнего слова. Это он помог яблоне покорить Сибирь. Он, народный академик, положил яблоко на стол, где раньше знали одну горькую редьку.

Капа, толкая локтем в бок, ворчала:

— Зачем ты в нашу жизнь мешаешься? Какая тебе польза? Вот возьму и наговорю про тебя твоей крале…

— Нечего про меня наговаривать.

— А забыл, как с обнимками ко мне лез? В саду возле погреба. Могу ещё от себя прикрасить…

— Валяй, пока язык не намозолишь.

— Из-за тебя мой Тыдыев рассвирепел. Гонит меня… — Капа, склонив голову, приложила платок к глазам. — И сам сгоряча куда-то убежал. Не натворил бы чего…

— Хватит нюнить, — раздражённо попросил Вася. — Не мешай слушать.

Перечисляя новые сорта яблони, докладчик опять заговорил о Дорогине. По рядам прокатился шёпот: «Лёгок на помине!..» В просвете приоткрывшейся двери белела голова старика. Бабкин приподнялся с места, выронив блокнот; смотрел поверх широких плеч Трофима Тимофеевича: не мелькнут ли там светлые волосы девушки?

Из соседних рядов, расположенных уступами, оглянулись на Васю. Кто-то поднял обронённый блокнот и подал ему.

— Меня унимаешь, а сам… — упрекнула Капа и бесцеремонно дёрнула за полу его пиджака. — Садись! Не смеши людей!..

Дорогина пригласили в президиум. Он сел на стул, пальцами размёл бороду и без того раскинувшуюся по всей груди.