Сад

В один из таких вечеров Катерина Савельевна вышла из коровьего хлева с подойником, над которым клубился лёгкий парок, и, почуяв вестника весны, остановилась посреди двора. Запрокинув голову, она посмотрела на сгустившуюся синеву высокого неба, где зажигались уже по-весеннему крупные звёзды. Хотя ещё держались ночные холода, но по всему чувствовалось, что где-то совсем недалеко в южных степях весна поборола зиму и теперь приближается к Чистой гриве. Но у Катерины Савельевны было зимно на душе. Опустив голову, она, одетая в добротную стёганку, зябко встряхнулась:

— Ой, что я тут молоко стужу!..

И быстро вошла в дом.

Но угощать парным молоком было некого, даже старый кот, сведённый с ума весенним воздухом, запропастился куда-то.

Катерина Савельевна налила молока в банку из-под консервов и, распахнув двери, позвала:

— Мурзик! Мурзик!..

Кот, отзывавшийся с первого слова, не появился.

— Ну и шут с тобой, прощалыга! — проворчала Катерина Савельевна и захлопнула дверь. — Лакай завтра кислое…

Она включила утюг, затем принялась разливать молоко по стеклянным кринкам, завязала их чистыми тряпочками и спустила в подполье. Дня через два будет хорошая простокваша! Может, Вася всё-таки придёт домой — поест. Любит он прохладную простоквашу!..

Той порой нагрелся утюг. Катерина Савельевна включила свет и начала гладить рубашки сыну. Она делала это не торопясь, тщательно и любовно. Кто знает, может — последний раз.

Живёт Вася в саду, домой не показывается неделями. Люди рассказывают, по вечерам встаёт на лыжи и отправляется в Гляден. В душе пожалела сына: «Такую даль бегает горького киселя хлебать!.. Который год мается понапрасну. Чего доброго, застареет в холостяках…»

В сердце шевельнулась злость на своих деревенских девок — чирикают без толку: «Парней совсем не осталось!.. Свадьбы не играются…»

Может, на Васю зря наговаривают? Может, он никуда и не бегает, кроме как с ружьём на охоту? Прошлый раз принёс зайца! Лисьих шкурок нынче сдал на тысячу рублей!..

Мать поехала в сад, но там ещё больше расстроилась: дом пустой, промороженный насквозь, кругом всё засыпано снегом, лишь одна торная лыжня проложена в сторону Глядена. Значит, не зря над Васей смеются: «Как девка, просватается и упорхнёт из колхоза». Бывало говаривали: «Сын глядит в дом, а дочь — вон». А тут всё наоборот…

Вернувшись домой, она на столе у Васи заметила карточку: девушка с косами.

— Так вот ты какая!..

Мать взяла карточку и долго всматривалась в светлое лицо:

— Ничего, глаза добрые… И где-то я видела эти глаза? И эти губы… Даже о чём-то вроде говорила с ней? Когда это было? — Но припомнить она не могла. Подумав, укорила:

— Уж очень долго ты, девка, мучаешь парня!.. К чему такое?.. Его испытывать нечего, — он у меня чист, как ясное стёклышко!.. Однолюб!..

Катерина Савельевна затопила печку в горнице. Если приедет Вася — погреется. Начистила чугунок картошки и поставила варить на плиту.

Девка, наверно, тянет парня к себе в семью, а Вася не решается сказать матери обо всём, — не хочет сердце ранить. Сын догадывается, что она, Катерина, из своего колхоза никуда не поедет. И её надо понять: сватов дом, может быть, и хорош, но не свой. Тут она — хозяйка, весь порядок ею заведён, а там пришлось бы приглядываться да приноравливаться. Это не в её характере. Если Вася начнёт сманивать — она скажет прямо: «Я ещё на печке не лежу! А уж когда придётся лечь, так лучше на свою…»

На дворе захрустел подмороженный снег. Катерина Савельевна прислушалась. Стукнули лыжи, поставленные возле крыльца. Вася! С детских лет ставит лыжи туда же и с той же аккуратностью, с какой ставил отец!..

Она вышла в сени и распахнула дверь.

— Заходи, гуляка!..

В полосе света стоял сын, красный от морозца. Чёрная вязаная фуфайка на нём заиндевела. Вокруг шеи — незнакомый шарф с белыми и голубыми полосками на концах. Тоже покрылся пушистым инеем. От спины подымался пар. Такому разгорячённому и простудиться недолго. Ну как было не прикрикнуть на него? Ведь родной — жалко! Думала — обидится да огрызнётся, а он чуть слышно проговорил:

— Не ругайся, мама…

— Да как же не ругаться? Чуть не голый по морозу бегаешь!.. Вижу: тридцать пять километров прямиком летел…

В доме потребовала:

— Снимай… шарф дарёный! И фуфайку тоже! Садись к печке.

Фуфайку Катерина Савельевна повесила на верёвку, натянутую над плитой, шарф задержала в руках: «Ничего, связано ладно!..»

Оглянувшись на умолкшую мать и увидев шарф у неё в руках, Вася, теперь уже громко и решительно, повторил:

— Не ругайся, мама! — и тревожно добавил: — Я не зря бегаю, — Трофим Тимофеевич тяжело больной.

— Ну-у? — Катерина Савельевна кинула шарф на верёвку. — Что такое с ним? Доктор что говорит?

— Лёгкие простудил… Да и сердце слабое…

— А ты молчишь! Будто мне до старика дела нет? И о себе — ни звука. Больше недели домой не показывался! Шаров собирался в милицию заявлять: пропал человек без вести!..

Сын молчал, опустив глаза.

Запахло горелой шерстью: на раскалённой плите дымились пушистые кисти пёстрого шарфа.