Сад

— Ой, батюшки, спалила!.. — Катерина Савельевна схватила шарф и, обжигая ладони, затушила искры.

Вася и при этом не поднял головы.

Поохав, мать повесила шарф себе на шею. Её рука, как бы сама собою потянулась к голове сына и шевельнула мокрые волосы.

— Будто в бане был!.. Надо же соображать немного… Позвонил бы по телефону в контору — послали бы за тобой коня. Или шёл бы ровненько, в тёплой своей одёже… А то побросал там всё…

Вспомнив о Дорогине, спросила, кто там с ним остался.

— Говоришь, дочь? Пульс у него какой?.. А заботливая она?

Вася едва успевал отвечать на расспросы.

На горячую плиту полилась вода через край чугунка, в котором варилась картошка. Заклубился пар. Катерина Савельевна сняла с плиты чугунок, отнесла на стол, нарезала хлеба, налила в стаканы молока.

— Отогрелся? — спросила сына. — Садись за стол. Будем ужинать.

Помолчав, мать, не глядя на сына, спросила:

— Как звать её? Хоть сейчас-то скажи…

— Верой…

И они опять замолчали.

«Имя хорошее. Сама-то какая? Уживчивая ли?..»

Катерина Савельевна боялась, что расплачется при сыне, а этого делать нельзя: пусть улетает из материнского гнезда с лёгким сердцем.

В ту ночь она не сомкнула глаз.

Двери горницы были закрыты: там спал сын. В кухне на столе горками лежало глаженое бельё. Катерина Савельевна принесла из чулана чемодан, с которым покойный Филимон Иванович ездил на конференции и совещания, и начала укладывать рубашки.

А как же сад? В чьи-то руки попадёт он! Вдруг на место Васи придёт неумелый или нерадивый человек и уронит дело, которому столько труда, забот и любви отдал Филимон? Нельзя этого допустить, нельзя. Пойти бы туда самой, но ведь придётся всему учиться… Надо завтра же поговорить с Шаровым.

На полосатой рубашке — заплатка. Там подумают — старьё собрали… Катерина Савельевна отложила рубашку в сторону, — её можно будет перешить внучонку, — и, бесшумно открыв дверь, в одних чулках вошла в горницу, чтобы принести оттуда отрез синего сатина, который покупала себе на платье. Но и от таких легких шагов Вася проснулся. Она сказала, что до рассвета далеко, можно ещё поспать.

— Сегодня не праздник, — возразил сын. — Надо в сад идти. — И для убедительности добавил: — Пора приниматься за обрезку яблонь, а то не успею…

Горячего завтрака не стал ждать.

Мать достала ему отцовский полушубок.

— Вот… наденешь.

Поверх полушубка положила шарф с такими же, как раньше, полосатыми и пушистыми кистями. Вася благодарными глазами посмотрел на мать, оделся в отцовский полушубок и, положив в карман новенький секатор, вышел из дому. Мать слышала, как он взял лыжи, как хрустнул заледеневший снег под ними, как стукнула калитка… Вздохнув, она прошла в горницу и включила свет. С фотокарточки, стоявшей на васином столе, на неё смотрела Вера и чему-то улыбалась.

Катерина Савельевна взяла карточку в руки, подержала перед глазами и заплакала.

— Я — мать… — проронила, утирая слёзы. — И я желаю вам, дети, добра, счастья…

От бессонной ночи у неё разболелась голова, но она чувствовала, что не сможет сегодня лечь в постель. Поставила карточку на место, выключила свет и вернулась в кухню. Пока шила рубашку — в окна заглянуло утро. Пора бы на ферму, а она ещё не выходила к Бурёнке. Пуговицы придётся пришивать вечером…

Под окном мяукал голодный и озябший кот. Катерина Савельевна впустила его; вспомнив, что ещё ничего не ела, хотела растопить печь, но тут же и раздумала. Зачем палить дрова? В доме ещё тепло. Готовить завтрак только для себя — не привыкла. Хлеб есть, молоко будет. Больше ничего и не надо.

Мурзик, попробовав кислого молока из банки, повернулся к хозяйке и замяукал, широко открывая розовую пасть.

— Что губы воротишь? — заговорила с ним Катерина Савельевна. — Сам виноват — пробегал.

Кот подошёл к ней и потёрся о ногу.

— Ну, ладно, — улыбнулась она и взяла подойник, — пойдём Бурёнку доить. Будет нам с тобой парное молоко…

2

В доме Дорогиных стояла та ненадёжная тишина, какая в глубокие ночные часы иногда на короткое время посещает палаты тяжело больных. Она готова в любую секунду исчезнуть на своих бесшумных крыльях, уступая место или резкому вскрику, или тяжкому стону, или облегчённому вздоху.

Поверх жестяного абажура накинута газета, и свет керосиновой лампы, падая на пол, не беспокоит больного. Он лежит с закрытыми глазами; судя по дыханию, спит. В полумраке его лицо с заострившимся носом казалось вырезанным из кости. Борода чуть заметно пошевеливалась на груди.

Рядом с постелью стояли на тумбочке флакончики с лекарствами, стакан с водой, ваза с вареньем, тут же лежали капельница и градусник.

Вася сидел на стуле, под лучом света, со старой книгой в руках, которую он перелистывал так осторожно, что бумага не шелестела. Время от времени он, замирая, прислушивался к дыханию больного; поворачивал голову в сторону двери и тоже прислушивался. Оттуда не доносилось ни звука. Наверно, Верунька уснула. Пусть отдохнёт. Измаялась она.

На полях книги то и дело встречались пометки: Трофим Тимофеевич спорил с автором.