Сад

— Не хотите слушать, тогда я… Тогда я… — Он сел. — Слова не пророню…

Вера говорила долго. И о том, что Забалуев не понимает значения лесных посадок, и о том, что севооборота нет, и о том, что хозяйство ведётся без плана, а председатель зачастую всё решает один, не советуется с колхозниками.

Забалуев уже не мог смотреть на неё. Ну и размахнулась деваха! Кто бы мог подумать, что она такая! Удержу не знает. Уродилась в отца! Не остановится, пока не выпалит всего!

Но вот она замолчала. После грозы, обычно, наступает затишье. Сергей Макарович надеялся передохнуть в тишине и обдумать заключительную речь, а тут сразу взметнулись три руки и, сливаясь, прозвучали нетерпеливые слова: «Дайте мне!». За тремя ораторами поднялись другие. И говорили так, что слова каждого из них казались Забалуеву горьким перцем. Он дышал тяжело, шумно; всё ниже и ниже опускал голову…

3

После собрания Сергей Макарович, при свете луны, запрягал Мальчика в ходок, а сам посматривал на дверь бригадной столовой, откуда с секунды на секунду должен был появиться Огнев.

Никита Родионович вышел не один, а с Верой. Остановившись на крылечке, они о чём-то долго разговаривали. Сергей Макарович, поморщившись, неприязненно подумал:

«Слушает, что ещё нашепчет ему критик в юбке!.. Да и сам подбивает её на что-то. Дескать, хорошо, хорошо!

Всегда критикой пали, как из пушки…»

Взявшись за вожжи, Забалуев хотел запрыгнуть в тележку, но Огнев, окликнув его, направился к нему, по-военному подтянутый и строгий. Добра ждать было нечего, и Сергей Макарович заговорил первым:

— Ну, ну, развёртываешься! Людей против меня настраиваешь. Подковыриваешь. А мы тебя выбирали не для этого.

— Для чего меня выбирали — я знаю, — спокойно заметил Огнев. — А тебе советую всё повторить в райкоме партии. И чистосердечно рассказать, как недостойно ты вёл себя на открытом партийном собрании.

— Райкомом не пугай. Больше твоего в райкоме бывал. И в крайкоме — тоже. Меня в ЦК знают!..

— А зачем ты кричишь? Чтобы все слышали, где тебя знают?

— У меня голос такой. Я говорил и буду говорить: можно бы ко мне прислушаться. Ты по партийному стажу в сыновья мне годишься.

— В партии человека ценят не по годам, а по делам.

— Ты мои заслуги хочешь зачеркнуть? Не выйдет.

— Заслуги твои останутся при тебе. Кричишь зря: глухих здесь нет.

Не таким был Огнев до войны. Не таким. Будто подменили его на фронте. Как топору, добавили закалки: бей по камню — не погнётся остриё. Весь переменился. Даже лицо другое. Что же в нём новое? Глаз не видно, — от козырька фуражки падает тень. Слегка поблёскивает кончик носа. Темнеют усы. Вот они-то и изменили облик. Гвардейские! А чего в них хорошего? Пошевеливаются, словно у таракана!.. Тыловой жизни Микита не знал, в коренниках не ходил… В этом — всё…

Минутное раздумье остудило Сергея Макаровича, и он стал втолковывать Огневу:

— Нам с тобой нельзя портить отношений, — мы в одну упряжку впряжены. Надо идти ровно, ухо в ухо, как пара коней в плугу. А ежели вразнобой — толку не будет. Я дёрну, а ты попятишься — тебя костылём ударит по запяткам; ты дернешь, я останусь на месте — меня хряснет. Обоим — больно. А вдруг ногу перебьёт? Хромать кому охота? Лучше заботиться друг о друге, беречь, помогать…

— Вот для этого и существует критика.

— Я о ней слышал раньше тебя. И скажу, что пускать её надо с умом. Бывает, вожжи ослабишь — кони помчатся, тогда их не остановишь.

— А зачем останавливать?

— Не останавливать, а в руках держать, особливо на поворотах.

— Ты, что же, боишься из тележки вылететь? — спросил Огнев, и под его усами блеснули зубы в короткой усмешке.

— Я не боязливый! — снова закричал Забалуев, грозя пальцем. — И нечего намёками говорить да по-цыгански гадать. Я — человек прямой, и дисциплину знаю. Будет решение — печать отдам. А так. без директивы, ты под меня не подкапывайся, не затевай…

— Сергей Макарович!..

— Я давно Сергей. Пятьдесят два года Сергеем зовут…

— С тобой невозможно разговаривать. Поедем в райком. И там тебе придётся рассказать обо всех этих, которые говорят: «Ты — мне, я — тебе». Придётся вывести на свежую воду.

— Ну, что ж, поедем. Только дай маленько отдышаться.

Забалуев запрыгнул в ходок. Мальчик дёрнул так резво, что из-под колёс полетели комки земли.

4

На исходе ночи Забалуев побывал во всех полевых бригадах и на фермах, поговорил со сторожами, выкурил с ними по папироске. Но ничто не помогало ему: как только оставался один — тяжёлые думы о недавнем собрании снова наваливались на него. Домой приехал утром, всё ещё хмурый, по двору прошагал столь стремительно, что куры, боясь пинков, разлетелись по сторонам. А когда поднимался в сени — под лестницей испуганно взвизгнул кудлатый Бобка.

Жена вошла, осторожно ступая на старую домотканную дорожку; тихо поставив ведро с молоком, украдкой глянула на мужа. Он. в картузе и кожаной куртке, сидел у стола, уткнув кулаки в бёдра и тяжело уставив глаза в пол.

Матрёна Анисимовна подвинула к нему кринку молока:

— Испей парного.

Сама отошла к печи и, сложив руки на животе, стала ждать, когда у Макарыча «отмякнет характер».