Сад (переработанное)

Когда первому сыну Дорогиных исполнилось пять лет, Митрофан прислал ему ко дню рождения доллар с надписью: «Племяннику Грише — на счастье».

Вера Федоровна, держа в руках хрустящую заокеанскую бумажку, покачала головой. Трофим Тимофеевич глухо проговорил:

— Уже нахватался чужих привычек!.. — Жене настойчиво посоветовал: — Брось в печку!..

— Пусть лежит, — возразила Вера Федоровна. — Гриша вырастет — посмотрит и все поймет, как надо. Я позабочусь об этом…

8

На грядках выросли сеянцы яблони. Более пятисот! Куда их рассаживать? В огороде места уже нет.

В четырех верстах от села была бросовая земля. Там, как верблюжьи горбы, торчали кочки да росла жесткая пикулька — дикий ирис с крупными фиолетовыми цветами. Листья острые, как ножи. Коровы не ели, кони — тоже. Даже свиньи не хотели рыть землю — корни горькие. Никакого толку от пикульки не было.

Дорогин стал просить две десятины этой земли. Шуму на сходке было, как весной в роще у грачей. Больше всех вопил настоятель староверческой молельни:

— Знаем его бесовские замашки! Рвется туда, чтобы от людских глаз подальше быть. Там, дескать, что хочу, то и ворочу. У него бабенка богохульница! Ее за политику пригнали. Что они будут вытворять? Выдумщики, язви их!

— Станут тучи отворачивать, чтобы яблоки дозаривать! Засуха задушит нас. Хлебушко выгорит!.. — кричали его приспешники, размахивая кулаками.

Один из соседей, красноносый старик, посоветовал:

— К целовальнику сходи, неразумный! Да не поскупись…

Трофим отправился в монопольку. Четыре смекалистых мужика вызвались помочь ему.

Сходка утихла. Сельчане расселись по бревнам, что лежали по обе стороны крыльца. Староста, повеселев, послал десятских собирать стаканы. Писарь, облизывая губы, склонился над бумагой и торопливо заскрипел пером.

Рьяные помощники вернулись первыми, каждый с четвертью водки, целовальник и сам Дорогин принесли по две четверти.

— Ставлю обществу два ведра! — объявил Трофим громогласно, разжигая веселый шумок. — Угощайтесь на здоровье!..

В тот же год он расчистил от пикульки поляну на берегу реки и заложил новый сад. Кроме мичуринской яблони Ермак, посадил первые ранетки. Там же разместил все пятьсот сеянцев. Но зима оказалась безжалостной: к весне их осталось двести, а еще через год — двадцать. Из этих, достаточно выносливых, деревьев Трофим выбрал семь — те, что принесли хотя и мелкие, но довольно вкусные яблочки, остальные спилил и к пням привил черенки испытанных сортов.

Время от времени Вера Федоровна ездила в город, привозила оттуда «тайные» книжки и листовки, иногда — газету, отпечатанную на тонкой-тонкой бумаге.

— Это из-за границы, — предупреждала она мужа. — От Старика.

Только много лет спустя Трофим узнал, что та газета приходила от Ленина.

На чердаке избы, построенной в саду, стояли два массивных гроба, вытесанных из кедровых сутунков, по старому сибирскому обычаю, самим Трофимом Тимофеевичем— для себя и для Веры. В стенках гробов были сделаны тайники. Вот там-то до поры до времени и держал Трофим все, что привозила жена из города. В сад частенько приезжали за саженцами и семенами люди из соседних волостей, как бы случайно забредали охотники, у берега останавливались рыбацкие лодки. Многие из посетителей увозили для ссыльных целой округи листки и книжки из числа тех, что хранились в Трофимовых гробах.

Однажды примчались полицейские, перевернули все в доме и в садовой избе, ковыряли землю под яблонями — ничего не нашли. С тех пор урядник стал посматривать за Дорогиными с особой прилежностью, и Вера посоветовала мужу:

— Ты помягче с ним обходись. И с попом — тоже.

— Не могу. Душа не терпит, — отвечал Трофим. — Ведь от тебя я перенял все. Про борьбу говорила…

— А теперь для дела надо по-другому. Чтобы меньше подозревали…

Дорогин пожимал плечами:

— Такой уж я есть. Не переделаешь.

Как-то сентябрьским воскресеньем урядник прогнал его с базара, объявив:

— Сам виноват — батюшке не поклонился!

— Кланяться не привык: у меня спина прямая. Таким мать родила! — с достоинством ответил садовод.

— Убирай свою погань! Коли ты не дал святить…

— Святить? А что, они от этого слаще станут, что ли? Вон огурцы тоже не святили.

— Сравнил! Дурак! — безнадежно покачал головой блюститель порядка. — Огурцом никто Адама не соблазнял. От него не было греха. Спроси у батюшки. А сейчас— долой с базара! Долой!

Через несколько дней в сад, в сопровождении местного попа Евстафия Чеснокова, приехал благочинный — старший над всеми священниками окрестных волостей, в малиновой рясе, с большим серебряным крестом на груди. Трофим в это время рубил дрова. К незваным гостям повернулся, не выпуская топора из правой руки. Благочинный, привыкший к тому, что верующие всегда подобострастно ждали его благословения, опешил. Видя это замешательство, Чесноков поспешил объявить:

— Приехали садом твоим полюбоваться. Возрадуй нас!

— От самого владыки, — басом добавил благочинный, приподняв руку с указующим перстом, будто архиерей находился не в городе, а восседал на небесах. — От владыки!

«Какой черт их принес!» — в душе выругался Трофим.