Читаем Сад пленённых сердец полностью

Сад пленённых сердец

Я — Абу Зейд ас-Серуджи, а это — моя жена.Поверь мне, что с солнцем рядом стать может только луна.Красой и нравом веселым — всем щедро наделена,В свой храм моего монаха всегда впускает она.И жажду мою утоляет только она одна,Один лишь знаю источник, его лишь вода вкусна.Но вот уж почти неделю мы ночи проводим без сна.Взгляни на жену — ты видишь, она худа и бледна,И я причины не скрою — давно уж она голодна.

Мы долго терпели, но силы теперь истощились до дна.И вот мы придумали хитрость — недаром жена умна,—На щедрость того уповаем, чья не скудеет казна.В том, что бедны мы, право, беда наша, не вина.Униженно голову клонит тот, чья печь холодна,А честного в платье плута рядит пустая мошна.Вот наша печальная тайна стала тебе ясна.Суди нас теперь, о кади, подсказка тебе не нужна,Казнить ты и миловать волен, на то тебе власть дана.

Тут кади воскликнул:

— Отряхни заботы с твоей души и утешиться поспеши. Ты не только заслуживаешь прощенья, но и за беды твои достойного возмещенья.

При этих словах жена возмутилась и, к свидетелям обратясь, на судью напустилась:

О жители Тебриза, в целом светеСудьи достойней, право, не сыскать,В нем нет пороков, даже самых малых,Коль одного порока не считать —Что поровну делить он не умеет,Привыкши долю львиную хватать.Ведь мы вдвоем пришли к нему, желая

Плодов заветных с дерева сорвать.И что же? Старика он награждает,Готов и похвалить и приласкать,Мне ж ожидать хвалы или награды —Ну словно дождика в июле ждать!А между тем все это представленьеЯ старика подбила разыграть.И если захочу, то может кадиПосмешищем всего Тебриза стать!

Когда кади увидел, что эти двое на все способны, а языки их бритвам подобны, он понял, что они опаснее всякой заразы и могут навлечь на него все беды сразу, ибо отпустить одного с дарами, а другого с пустыми руками — все равно что с долгами расплачиваться долгами или, молитву творя в час заката, совершать вместо трех лишь два ракята. Кади нахмурился и зажмурился, насупился и потупился, забормотал невнятно, заговорил непонятно, кляня судейскую должность злосчастную и судьбу, ему неподвластную, и все несчастья, что на него навалились, словно бы сговорились. Вздохнувши тяжко, словно он все добро свое потерял, кади, как женщина, зарыдал и сказал:

— Неужели не удивляет вас, что две стрелы меня одного поразили зараз? Видано ли, чтоб за одно и то же плату требовать дважды? Разве напасешься воды на всех, кто страдает от жажды?

Затем он обратился к привратнику, у двери стоявшему и все приказания его выполнявшему, и сказал:

— Это день испытания, день страдания! Клянусь, злополучней я не видывал дня: нынче не я сужу, а судят меня. Не я справедливый налог налагаю, а с меня ни за что ни про что мзду взимают. Избавь ты меня от них, болтунов безбожных, парой динаров им глотки заткни понадежней, а после того выставь их за порог да двери запри на замок. Всем скажи, что судья нынче занят, жалобщиков не принимает; пусть ко мне никто не приходит и тяжбами не донимает.

Привратник от жалости к господину тоже всплакнул, рукавом со щеки слезу смахнул, вручил Абу Зейду и его жене по динару и сказал, выпроваживая достойную пару:

— Готов засвидетельствовать, вы двое хитрей всех живущих на свете, даже джиннов, не только людей! Однако советую вам суды уважать и язык свой в узде держать. Ведь не всякий на тебризского кади похож и не всюду любителей стихотворства найдешь!

Супруги привратника поблагодарили, совет его по достоинству оценили и удалились, добыче рады, оставив кади, снедаемого досадой.