Садовник (сборник)

А народ в то же самое время, кто с кольем, кто с дубьем, мчался к сельскому клубу, в котором и находилась радиорубка. Может быть даже, не для того бежали туда малоивановцы, чтобы вызволить Змею Забродину из неведомой беды, а для того, чтобы она, наконец, замолчала. С видимым напряжением радиоколокол транслировал на всю деревню то, что происходило в клубе. К крику Змеи Каллистратовны присоединялся крик каждого, кто вбегал в радиорубку, причем сначала, правда недолго, крик новичка перекрывал крик хозяйки.

– Змея!!! – вот что кричали они. – Змея!!!

Наконец вбежал Председатель и зычно скомандовал (все, кто слушал трансляцию, сразу узнали его голос):

– Выключите микрофон! Немедленно выключите микрофон!

Потом протопали шаги, потом что-то щелкнуло и стихло. (Наверно, сам и выключил.)

Баба Шура слышала это все, стоя в своем доме и глядя на пустую постель внука, который, вообще-то, любил поспать. Внутренний голос подсказывал ей: «Он».

– Он, кто же еще, – вслух согласилась баба Шура. – Кроме него, некому.

Сдернув с гвоздя дежурный ремень, она вышла в сени, увидев мокнущую в кадке розгу, сменила ремень на более действенное средство воспитания. Но, подойдя к калитке и услышав приближающийся частый топот, бросила хворостину, с треском выломала из забора штакетину и, удовлетворенная размером ее и весом, изготовилась к встрече внука, как американский бейсболист готовится к встрече стремительно летящего к нему мяча…

…Но если бы это была змея… Это был удав! И даже не удав – удавище, длиною метра три и толщиной с хорошее бревно.

Он лежал на зачехленном диване под большим портретом диктора Левитана и смотрел на стоящих напротив остолбенелых людей, как начальник на подчиненных – удивленно и требовательно.

Малоивановцы уже не кричали. Они почувствовали и даже, можно сказать, поняли, что начинается их какая-то новая жизнь, хотя и не представляли себе, что это будет за жизнь…

…Не понимала этого одна баба Шура. Она еще наивно верила в то, что стоит только хорошенько наказать проказливого внука, и все пойдет, как было раньше: не хорошо, но и не плохо – по-прежнему. Она даже улыбнулась, вслушиваясь в приближающийся знакомый топот. Баба Шура знала точно, когда надо бить и куда, и, размахнувшись, ударила. Да нет, не ударила, врезала. И хорошенько врезала! Однако, как это ни покажется странным, то был вовсе не Колька. И более того, даже и не человек.

Это было животное, зверь, каких баба Шура не видела за свою долгую жизнь и на картинках. Свинья не свинья, бегемот не бегемот, волосатый крокодил, торпеда на ножках – это существо пронзительно завизжало, среагировав на полученный удар, влетело во двор, сделало вокруг дома два круга со скоростью разогнанного на серпуховском ускорителе одинокого атома и, выскочив обратно в калитку, исчезло.

«Колька» – прошептала баба Шура, и в голосе ее не было уже никакой надежды.

В маленьком, но уютном зале клуба собрались все или почти все. Дверь с табличкой «Радиорубка» была забаррикадирована трибуной для выступающих, ящиками для голосования и гипсовым бюстом Ленина. За накрытым кумачом столом восседала Змея Забродина с мокрым платком на лбу. Малоивановцы негодовали и недоумевали одновременно, и от принципиальной несоединимости этих двух чувств происходил перегрев аудитории. Было очень шумно.

На сцену поднялся Полковник, и шум стих: этот таинственный человек впервые выступал публично.

– В самом деле, происходит что-то невообразимое. Как будто мы не в России, не в цивилизованной демократической стране, а в какой-нибудь страшной жаркой Африке…

– Правильно! – поддержал Полковника Афоня. – Вчера моя мамка кенгару на поле видела!

– Ну, не знаю, кенгара не кенгара, а сумка у нее на животе точь-в-точь, как у меня, – важно подтвердила Тося-мать и, поджав губы, замолчала.

– А я двух зебер – своими глазами, – застенчиво сообщил Мякиш.

– А я курицу, что наша лошадь! – вскрикнула жена Мякиша Катя-продавщица и негромко, но горячо объяснила сидящим рядом: – Он мне говорит – штраус! А откуда здесь штраусы?

– А я должен вам признаться, что третьего дня ко мне прилетел попугай, – продолжил выступление Полковник.

– Попугай! – чуть не хором повторили малоивановцы.

– А я думал – павлин!

– А я – жар-птица!

Фазан – тоже говорили!

Да чего только не говорили, летающая тарелка, говорили…

– Попугай!

– Попугай, ну надо же!

– Попугал попугай!

И засмеялись малоивановцы, все засмеялись, даже Змея Забродина – нервно и отрывисто, даже Нюра-барыня – смущенно, в ладошку. Трудно сказать, почему известие о попугае так развеселило малоивановцев… Наверное, это все-таки было нервное – реакция на события последних дней.

– Так он у вас и живет? – смеясь, спрашивали из зала.

– Так и живет! – смеясь, отвечал Полковник.

– И разговаривает?

– И разговаривает!

– И что говорит?

Стало тихо. Очень тихо. Полковник побледнел.

Трудно сказать, сняло напряжение то, что случилось следом, или, наоборот, его прибавило, но случилось следующее. Дверь медленно, почти торжественно отворилась, и в помещение вошел Сталин, сцепив за спиной руки, а за ним, ведя велосипед «под уздцы», старшина.