Сады Виверны

– Греки считали, что красота и добро – одно и то же. Это у них мы заимствовали понятие о нравственно прекрасном человеке, это они придали красоте моральный смысл. Однако Аристотель в «Евдемовой этике», где он говорит о полноте жизни в полноте добродетели, замечает, что на это способны только мыслители, которые привыкли повиноваться не страху, как все, а стыду. Много ли ты знаешь людей, которые без страха повинуются стыду? Много ли ты знаешь таких, кто готов пожертвовать плотью и инстинктом, ссорящими людей, пожертвовать ради идеала, который – и только он – способен их объединить? – Он вдруг наклонился ко мне, и голос его упал до шепота. – Много ли ты знаешь людей, понимающих или хотя бы чувствующих разницу между тленной красотой мира, погрязшего в грехах, и вечной красотой Христа, которая спасет мир? Зло только укрепляется тленной красотой, чтобы с новой силой обратиться против Христа! Тебе не приходила в голову эта мысль, когда ты записывал показания прекрасной Беатриче Ченчи? – Он откинулся на спинку скамьи. – Мы живем во времена, когда все не то, чем кажется, Мазо… Женщины поднялись на каблуки и превратили свои лица в маски, они замачивают свои волосы в моче и подставляют их солнцу, чтобы превратиться в блондинок… Мужчины красят губы и не способны встретить врага лицом к лицу… Зачем, если достаточно нажать курок пистолета? Прямая речь не в чести – предпочтение отдается аллегориям и эмблемам, ложь окутана метафорами… Просто барокко какое-то! Тела дорожают, души обесцениваются. Царь зверей становится царем вещей. Интеллектуалы пытаются эмансипировать разум, то есть лишить его божественной силы. И в этом смысле Джованни Кавальери – герой нашего времени, хотя на самом деле – позорная версия человека. Мы знали Неллу уродливой, несчастной, но это была настоящая Нелла. И не уродство, а дефицит божественности сделал ее легкой добычей колдуна. Джованни превратил ее в красавицу, однако эта красавица – не Нелла, это подделка, analogia entis[29], и, раз ступив на этот неестественный путь, душа ее естественным и неизбежным образом оказалась во власти дьявола… красавица с ножом! Управлять красотой ничуть не легче, чем повелевать царством…

В зал вошел дон Антонио, и дон Чема умолк.

– Мессер, – проговорил субдатарий, с неглубоким поклоном протягивая инквизитору плоскую черную шкатулку, – вот документы, о которых говорил монсиньор кардинал. К письмам приложены векселя, которые вы можете предъявить нашим агентам в Урбино и Парме. Уверен, вы понимаете, что цель вашей поездки – поимка опасного еретика; содержание же миссии и ее детали, и в этом мы с его высокопреосвященством единодушны, разумно было бы оставить in petto[30]. – Он сладко улыбнулся. – Ну и на прощание помянем великого Помпея: «Navigare necesse est, vivere non est necesse»[31].

Еще раз поклонившись, он вышел из зала бесшумным воровским шагом.

Когда мы спустились к мосту Сант-Анджело, солнце скрылось, пошел дождь.

Трупы преступников, вонявшие на всю округу, с моста убрали – кардинал Альдобрандини, который вдобавок к прочим носил титул коменданта крепости Сант-Анджело, требовал, чтобы мост содержался в чистоте.

Теперь мы ехали не одни – в окружении саксонской дюжины.

Скакавший впереди Капата одним своим зверским видом обращал прохожих в бегство, и вскоре мы без помех добрались до Колизея, откуда рукой было подать до цели.

Монастырь, где находилась Нелла, оказался довольно неказистой постройкой, примыкавшей к церкви Санта-Мария-Нуово, и, конечно, не шел ни в какое сравнение с высившимся напротив, на вершине Капитолийского холма, палаццо семьи Орсини, которые возвели свой огромный дом на обломках древнего театра Марцелла.

Саксонцы спешились под навесом у входа, а нас, дона Чему и меня, пригласили внутрь.

Впереди шла монахиня со свечой в глиняной кружке.

У двери кельи нас ждал дюжий бородач в рясе с капюшоном.

– Navigare necesse est, – сказал он, испытующе глядя на инквизитора.

– Vivere non est necesse, – ответил дон Чема.

«Ночной пес» с поклоном открыл перед нами дверь.

В крошечное окно кельи едва проникал жидкий дневной свет.

Дон Чема взял у монахини кружку со свечой и поставил на столик у изголовья кровати, над которым висело распятие.

– Оставьте нас, сестра, – сказал инквизитор, а когда монахиня вышла, приказал «ночному псу»: – Никто не должен нас беспокоить.

Как только дверь закрылась, дон Чема откинул одеяло, и нашим взорам предстала Нелла, обнаженная, прекрасная и сонная.

– Какого цвета были ее волосы? – спросил дон Чема, низко склонившись над девушкой.

– Она была обрита наголо, мессер, а по отросшей щетине трудно судить…

– Да-да… тебе не кажется, что со вчерашнего дня она изменилась?

Я подошел ближе.

– Смелее, Мазо!

– Ну… бедра стали чуть шире… мессер, я не очень хорошо ее разглядел, поэтому могу и ошибаться… она как будто съежилась, стала меньше…