Сады Виверны

– Эти будут твоими, – сказал хозяин, выкладывая на стол два пистолета – маленький и большой. – Вот этот называется пуффер, его удобно прятать в одежде, но стрелять из него лучше в упор. – Дон Чема извлек из кармана ключ. – Этим ключиком заводишь пружину, после чего нажимаешь курок, колесико вращается, высекая из кремня искру, которая воспламеняет порох, и происходит выстрел. Надежное оружие, хотя приходится довольно часто менять колесико – оно истирается кремнем – и следить, чтобы в механизм не попадала грязь. Дорогая игрушка… – Он взял со стола большой пистолет. – А из этого можно убить врага за пятьдесят шагов. Ставишь курок с кремнем в такое положение – называется предохранительный взвод, – открываешь крышечку, насыпаешь на эту полку немного пороха – ближе к затравочному отверстию, опускаешь крышку, взводишь курок для выстрела… К сожалению, он часто дает осечки, зато прост, дешев и в отличие от безжалостного пуффера позволяет не видеть лицо человека, которого ты убиваешь…

Под руководством дона Чемы я чистил стволы пистолетов, заряжал, взводил курки, целился, а потом он позволил мне выстрелить в спинку кресла из пуффера и дважды в открытое окно – из большого рейтарского пистолета.

– Если, не дай бог, дойдет до драки, Мазо, ты должен поразить цель с первого выстрела, на второй у тебя не останется жизни. В таких делах важно не зевать и не пытаться превзойти в милосердии Господа. Ты должен все слышать, все видеть, и тогда чутье не подведет тебя. Понимаешь?

– Кажется, да, мессер. Раньше я не умел смотреть, но даже не подозревал об этом. Брат Ансельмо – он учил меня латыни – однажды подвел меня к фреске с волхвами и спросил, что тут изображено, а я даже не понял, о чем это он. Хорошо, сказал брат Ансельм, что это? И указал на животное. Вы не поверите, но я как будто ничего не видел! Это осел, сказал брат Ансельм, и тогда я увидел осла. Помню, как был удивлен… А потом с тем же самым я сталкивался, когда имел дело с простецами, minores. Они смотрели и не видели. В обычной жизни они видели осла, а на картине – нет…

– Хм, это не совсем то, что я имел в виду, но наблюдение любопытное, – сказал дон Чема. – Помнишь картину, которую ты нашел в доме Джованни Кавальери?

Он вытащил из вороха бумаг холст, свернутый в трубочку, и расправил его на столе.

Это был портрет большеголовой узкоплечей девушки в платье того красного цвета, который принято называть терракотовым, с синей шнуровкой на груди. Края ее рубашки были стянуты крошечной жемчужиной. Прямой пробор разделял гладко расчесанные каштановые волосы, два вьющихся локона спускались по обеим сторонам лба. Ее широкоскулое лицо с узкими глазами было бледно, как у больной, но при этом словно источало ровный неяркий свет.

– Это работа Леонардо?

– Леонардо обязательно написал бы ее с руками – он на них помешан, – возразил хозяин. – Что тебя смущает, Мазо?

– Взгляд, – пробормотал я.

– Взгляд, – сказал дон Чема. – Но это не равнодушие…

– В этом взгляде Бог не противостоит дьяволу, а как будто сливается с ним…

– Наверное, это и есть последняя правда о человеке ipse est[33], самая бесчеловечная правда, какую только мог выразить человек, и она ужасает. Впрочем, беда или счастье в том, что в точности мы никогда не узнаем, что хотел сказать художник и хотел ли, и так и будем болтаться между домыслом и вымыслом, догадкой и знанием…

– Может, это и к лучшему? Слава богу, Прометей лишил нас дара предвидения, говоря вашими же словами. А кто эта женщина?

– Не знаю. – Дон Чема усмехнулся. – Гораздо интереснее другой вопрос: откуда у Джованни Кавальери этот портрет? Это старая работа, уж поверь мне, и стоит она никак не меньше тысячи дукатов.

Я ахнул: за тысячу дукатов в Риме можно было купить четыре неплохих дома в районе рынка святой Агнессы, рядом с дворцами Памфили, а на сдачу создать запасы хорошего вина лет на пять-шесть.

– Вот вопрос: где и как он ее добыл? – продолжал дон Чема. – Украл? У кого?

– Если хотя бы один инквизитор из ста, – проворчал я, – обладает такой же широтой интересов и глубиной познаний, как вы, мессер, то Церкви не о чем беспокоиться.

Тем вечером я впервые своими глазами увидел хохочущего инквизитора.

За ужином дон Чема попросил мону Веру сесть не за два стула от него, а рядом с ним, весь вечер был особенно предупредителен, а после трапезы проводил домоправительницу в ее спальню, где и остался на ночь.

Это случилось впервые на моей памяти.

– Его не узнать, – пробормотал я.

– Тебя тоже, – сказала Нотта, и в ее голосе прозвучала обида. – Тебе не кажется, что нам надо поговорить?

– Конечно, – сказал я. – Не знаю, с чего начать…

– С ответов, – сказала она. – У меня много вопросов, Мазо.

Мы поднялись в спальню, и там-то и выяснилось, что ее вопросы не имели никакого отношения к поездке в Парму: Нотта изнывала от ревности.

Едва за нами закрылась дверь, как малышка набросилась на меня с упреками:

– Ты держал ее за руку! Ты поднялся с нею в спальню! Ты укладывал ее спать! Ты трогал ее? Целовал? Миловал? Я тебе больше не нужна! Конечно, она нормальная, а я…