Сага о Форсайтах

«Маленькая» луна скоро опустилась. Майская ночь, мягкая и теплая, окутала виноградным цветом и своими запахами миллионы капризов, страстей, желаний и сожалений мужчин и женщин. Блажен был Джек Кардиган, храпевший в белое плечо Имоджин, здоровый, по народному выражению, как блоха, блажен был Тимоти в своем «мавзолее», слишком старый, чтобы не спать сном младенца. Многие, в противоположность им, не могли уснуть или находились во власти дразнящих грез, навеянных скрещениями мирских интересов. Выпала роса, цветы закрылись. Коровы паслись на лугах, нащупывая языками траву, которой не видели, а овцы на склонах меловых гор лежали неподвижно, как камни. Фазаны на высоких деревьях в пэнгборнских лесах, жаворонки в травяных гнездах над уонздонской гравийной ямой, ласточки под карнизами Робин-Хилла, мэйферские воробьи – все спали без сновидений, успокоенные безветрием. Кобылка линии Мэйфлай, еще не привыкшая к новой квартире, слегка похрустывала соломой, да кое-какие ночные твари – летучие мыши, мотыльки, совы – резвились в теплой темноте, но мозг дневной Природы, обесцвеченной и неподвижной, был объят покоем. Только мужчины и женщины на деревянных лошадках тревоги или любви жгли в эту пору уединения мерцающие свечи мысли и мечты.

Флер, высунувшись в окно, слышала, как часы в холле глухо пробили двенадцать, как плеснула хвостом рыба, как листья осины внезапно вздрогнули под легким ветром, налетевшим с реки, как прогрохотал вдали ночной поезд. Долетали до нее из темноты и те звуки, которым никто не даст названия – тихие неясные выражения эмоций, не вошедших ни в какие каталоги. Может, это были стоны человека, зверя, птицы или машины, а может, и вздохи умерших Форсайтов, Дарти и Кардиганов, совершающих ночную прогулку по миру, где некогда довольно удобно жилось их воплощенным душам. Всех этих шумов Флер почти не замечала. Ее дух, далекий от развоплощения, летел на быстрых крыльях от вагона поезда к цветущей живой изгороди, стремясь к Джону, цепляясь за его запретный образ и запретный голос. Она втянула носом воздух, извлекая из аромата ночной реки тот момент, когда любимая рука отстранила от ее лица майский цвет. Долго стояла она у окна в своем «фантазийном» наряде: ей не терпелось обжечь крылья о свечу жизни, меж тем как мотыльки задевали ее щеки по пути к лампе на ночном столике, не зная, что в доме Форсайта нет открытого огня. Наконец сон все же сморил ее, и она, звякнув своими бубенчиками, отошла от открытой рамы.

Сомс, тоже не спавший в своей комнате, соседней с комнатой Аннет, слышал этот тихий звон. Вероятно, именно так, если бы мы могли их слышать, звучали бы звезды на небе или цветы, роняющие росу. «Каприз! Не знаю… Она своенравна. Что же мне делать? Флер!» – так он размышлял едва ли не всю «маленькую» ночь.

Часть вторая

I

Мать и сын

Если заявить, что Джон Форсайт неохотно сопровождал мать в путешествии по Испании, это будет не вполне соответствовать действительности. Он следовал за ней, как добродушный пес бежит за хозяйкой, оставив на лужайке вкусную баранью косточку, – бежит и оглядывается. Форсайты, когда у них отнимают баранью косточку, обыкновенно становятся угрюмы, но Джон по своей природе был чужд угрюмства. Он обожал мать и путешествовал впервые. Чтобы отправиться вместо Италии в Испанию, он только сказал: «Я бы больше хотел поехать в Испанию, мама. В Италии ты уже много раз бывала. Пусть впечатления будут новыми для нас обоих».

При всей своей наивности молодой человек был достаточно хитер. Он помнил, что должен сократить продолжительность поездки до шести недель, а для этого ему не следует выказывать такового намерения. Если учесть, какую привлекательную баранью косточку он оставил и как много о ней думал, спутник из него вышел очень неплохой – не беспокоящийся о времени прибытия в то или иное место, равнодушный к еде и вместе с тем восприимчивый к красотам страны, чуждой большинству англичан – даже много путешествующих. Отказавшись ему писать, Флер проявила глубокую мудрость: так он приезжал в каждый новый город без надежд и без лихорадки. Ничто не отвлекало его непосредственного внимания от осликов, качающихся колоколов, священников, мощеных двориков, нищих, детей, кричащих петухов, сомбреро, кактусовых оград, старинных белокаменных горных деревень, коз, оливковых рощ, зеленеющих равнин, певчих птиц в крошечных клеточках, торговцев водой, закатов, дынь, мулов, величественных церквей, картин и плавающих серо-коричневых гор чарующей страны.

Было уже жарко, и Ирэн с Джоном наслаждались отсутствием соотечественников. Зная, что в нем есть не только английская кровь, молодой человек часто невольно тяготился присутствием сограждан, поскольку чувствовал: всяких глупостей они не терпят и привыкли смотреть на вещи прагматичнее, чем он сам. Однажды в разговоре с матерью юноша назвал себя «дикарем», признавшись, что ему приятно быть вдали от всех, кто может заговорить с ним о тех предметах, о которых люди обыкновенно разговаривают. Ирэн просто ответила: «Да, дорогой, я знаю».