Сага о Форсайтах

Флер нахмурилась. Наступила тишина, которую нарушил какой-то тихий звук. Потом опять раздался голос Профона:

– Я сделаю маленькую прогулку.

Флер шмыгнула через стеклянную дверь в маленькую столовую. Отсюда ей было видно, как Профон, пройдя через гостиную и веранду, зашагал по лужайке. Снова застучали бильярдные шары, которых она некоторое время не слышала, прислушиваясь к другим звукам. Встряхнувшись, Флер вошла в холл и открыла дверь гостиной. Мать сидела на диване между окнами, положив ногу на ногу и откинув голову на подушку. Губы были полуразомкнуты, глаза полузакрыты. Она выглядела великолепно.

– Ах, вот и ты, Флер! Отец уже начал волноваться.

– Где он?

– В галерее. Иди к нему!

– А что ты делаешь завтра, мама?

– Завтра? Еду в Лондон с твоей тетей. А что?

– Я так и подумала. Не купишь ли ты мне простенький зонтик от солнца?

– Какого цвета?

– Зеленого. Гости, как я понимаю, все уезжают?

– Да, все. А ты останешься утешать отца. Ну, теперь поцелуй меня.

Флер пересекла комнату, наклонилась и получила поцелуй в лоб. В другом конце дивана на подушках осталась вмятина, оставленная тем, кто сидел на том месте. Флер прошла мимо и взбежала по лестнице.

Она ни в коем случае не была старомодной дочерью, требующей, чтобы родители жили по тем же правилам, которые навязываются ей. Она хотела управлять собственной жизнью, а не чужими. К тому же у нее уже включился инстинкт, безошибочно подсказывавший, из чего можно извлечь выгоду. Для сердца Флер, стремящегося к Джону, неспокойная домашняя обстановка обещала стать благоприятной. И все-таки то, что она услышала, оскорбило ее, как резкое дуновение ветра оскорбляет цветок. Если тот человек в самом деле целовал маму, это серьезно, и отцу следует знать.

«Demain», ответное «хорошо» и завтрашняя поездка в Лондон! Зайдя в свою спальню, Флер высунулась из окна, чтобы охладить лицо, которое вдруг загорелось. Джон сейчас, наверное, на станции! Что ее отцу о нем известно? Вероятно, все – почти все!.. Она переоделась (так казалось, будто она дома уже довольно давно) и бегом поднялась в галерею.

Сомс упрямо стоял, не двигаясь, перед Альфредом Стевенсом – своей любимой картиной. На скрип двери он не обернулся, но Флер знала, что он слышал, как она вошла, и что он уязвлен. Она тихо приблизилась сзади, обняла отца за шею и положила подбородок ему на плечо, прижавшись щекой к его щеке. Этот прием, до сих пор действовавший безотказно, сейчас не подействовал, и Флер приготовилась к худшему.

– Ну, – сказал отец каменным голосом, – вот ты и вернулась.

– Это все, что скажет мне разгневанный родитель? – пробормотала Флер и потерлась лицом о его лицо.

Сомс, насколько это было возможно, покачал головой.

– Зачем ты так испытываешь мое терпение, зачем снова и снова заставляешь меня ждать и беспокоиться?

– Милый папа, все это совершенно безобидно.

– Безобидно?! Да откуда тебе знать, что безобидно, а что нет?

Флер уронила руки.

– Ну, раз я не знаю, тогда ты, наверное, мне расскажешь. И, надеюсь, ничего не утаишь.

Она села на подоконник. Отец отвернулся от картины и с очень пасмурным видом уставился на собственные туфли. «Ноги небольшие, аккуратные», – подумала Флер, поймав его взгляд, который тут же был отведен в сторону.

– Ты мое единственное утешение, – сказал Сомс внезапно, – и такое себе позволяешь.

У Флер застучало сердце.

– Какое – «такое», дорогой папа?

Сомс опять бросил на нее взгляд, который можно было бы назвать коварным, не будь он так нежен.

– Я уже говорил тебе, как ты помнишь, что не хочу иметь ничего общего с той ветвью нашей семьи.

– Помню, мой милый, но мне непонятно, почему я тоже не должна иметь с ними ничего общего.

Сомс повернулся на каблуках.

– Я не собираюсь вдаваться в подробности, – сказал он. – Ты должна мне верить, Флер!

То, как были сказаны эти слова, задело ее, однако она подумала о Джоне и смолчала, постукивая ногой по деревянной обшивке стены. Она невольно приняла современную позу: ноги переплетены, подбородок опущен на руку, согнутую в запястье и поддерживаемую второй рукой. Все линии ее тела были искривлены, и тем не менее она сохраняла определенную грацию.

– Ты знала, что мне это не нравится, – продолжал Сомс, – однако пробыла там четыре лишних дня. Тот мальчишка, надо полагать, провожал тебя сегодня.

Флер смотрела на него, не отводя глаз.

– Заметь, я ни о чем тебя не расспрашиваю, – сказал Сомс, – не устраиваю следствия.

Флер резко встала, развернулась и, положив голову на руки, стала глядеть в окно: солнце уже опустилось за деревья, голуби застыли на жердочке, сбившись в угол голубятни, стук бильярдных шаров усилился, тускло светила лампа, зажженная Джеком Кардиганом.

– Ты успокоишься, если я пообещаю тебе не видеться с ним, скажем, шесть недель? – спросила Флер внезапно.

Ее поразило то, как дрогнул тусклый голос отца, когда он ответил:

– Шесть недель? Отчего не шесть лет или не шестьдесят? Не обманывай себя, Флер. Не обманывай себя!

Флер с тревогой повернулась к нему.

– Отец, в чем дело?

Сомс подошел ближе, чтобы видеть ее лицо.