Сагарис. Путь к трону

Нерон считал себя превосходным певцом, сочинял пьесы и стихи, наслаждался участием в соревнованиях поэтов, а также спортивных состязаниях на колесницах. Поначалу император музицировал на пирах, но при помощи придворных подхалимов уверовал в свой талант и начал выступать публично. Он участвовал практически во всех поэтических и музыкальных конкурсах, где неизменно одерживал победы. Попробовали бы ему не присудить первое место в состязании...

Началось противостояние Нерона и Сената. Сенаторы помнили, что, получив власть, Нерон обещал им почти такие же привилегии, какие были у них во времена Республики. Однако постепенно император сосредотачивал всё больше и больше рычагов управления государством в своих руках, и к 65 году оказалось, что Сенат вообще не имеет никакой реальной власти.

Это противостояние вылилось в заговор, в результате которого было арестовано более сорока человек, из них девятнадцать принадлежали к сенаторскому сословию. Двадцать человек были казнены или принуждены к самоубийству, в том числе Сенека, Петроний[74], Фенний Руф. И, конечно же, Гай Рабирий Постум не мог оставаться в стороне от назревающих событий. А они принимали грозный оборот.

Гай Юлий Виндекс, наместник Лугдунской Галлии, недовольный политикой Нерона и налогами, накладываемыми на провинции, поднял свои легионы против императора. Подавить восстание поручили Луцию Вергинию Руфу, наместнику Верхней Германии. Виндекс понимал, что самостоятельно не справится с войсками Руфа, поэтому призвал на помощь популярного в войсках Сервия Сульпиция Гальбу, наместника Тарраконской Испании, и предложил ему объявить себя императором.

На таких условиях Гальба поддержал восстание. Легионы, находящиеся в Испании и Галлии, провозгласили его императором, и он двинулся на соединение с Виндексом.

Сенат объявил Гальбу врагом народа, но, несмотря на это, его популярность продолжала расти. В конце концов на сторону Гальбы встал второй префект преторианцев — Гай Нимфидий Сабин, и большая часть гвардии. Нерон покинул Рим и направился в сторону Остии в надежде собрать флот и армию в лояльных ему восточных провинциях.

А тем временем легионы Гальбы продолжали своё движение к Риму...

Эти трагические события в Римской империи ни в коей мере не волновали и не затрагивали Сагарис. У неё была своя «война». Вилик был сама покорность и предупредительность, в отличие от его жены. Коварством и жестокостью Клита мало отличалась от Нерона. Разве что масштабностью своих действий.

Ей, в отличие от Нисея, совсем не улыбалась перспектива расстаться с денежками. Отправившись в свободное плавание по неизведанному морю вольной жизни, можно было легко пойти ко дну, наткнувшись на коварные рифы самостоятельной жизни.

Многие вольноотпущенники, так и не найдя себе места среди свободных людей, спивались, опускаясь на дно общества, и надеялись лишь на дармовой хлеб. Однако это было всего лишь полбеды; Клита, с её цепкостью и знаниями, конечно же, могла выжить в любой обстановке и не только не растерять нажитое, а и приумножить его. Но на свободе ей будет не хватать главного — власти. О, это упоительное чувство вседозволенности! Когда можно карать или миловать любого раба в любой момент и по любому капризу. Когда у Клиты было плохое настроение (а это случалось часто), рабы старались скрыться с её глаз, спрятаться куда подальше, забиться в какую-нибудь щель, чтобы не слышать раскатов громоподобного гласа жены вилика, который ревел, как букцина — сигнальная труба римских легионеров.

Как раз первое столкновение у Сагарис с Клитой и произошло на почве её самоуправства. Девушка достаточно быстро вошла в курс дела — всё-таки наставления учителей и книга Колумеллы оказались хорошим подспорьем в деле управления латифундией. В отличие от своего предшественника и его жены, Сагарис была ровна в обращении с рабами и старалась объяснять их промахи, а не наказывать. Совсем уж ленивых, в особенности хитрецов, она переводила на более тяжёлую работу и спрашивала за её исполнение со всей строгостью. А от зоркого взгляда Сагарис скрыться было невозможно.

Но самое интересное — рабы боялись её не меньше Клиты. Они узнали, кем была Сагарис до того, как стала собственностью Гая Рабирия Постума, и при виде амазонки цепенели, будто она была мифической колдуньей Цирцеей, способной превратить человека в свинью. Её глаза всегда были холодны, она практически никогда не улыбалась, а довольно симпатичное лицо Сагарис напоминало каменную маску, на которой нельзя было найти ни единого человеческого чувства. Она была как ожившая статуя.

Однажды Сагарис, как обычно, ранним утром обходила дальние угодья. И наткнулась на площадку, где стоял столб с перекрестьем. В этом месте ей ещё не приходилось бывать, и она с удивлением воззрилась на человека, который был распят на столбе. Он или спал (хотя как уснёшь в таком положении?), или находился без сознания. По крайней мере, голова распятого раба была склонена, а его глаза закрыты.